С президентом наладились конструктивные отношения. Будучи не партией власти, мы его поддержали на президентских выборах. Путин, только вступив в должность, нуждался в картине более полной, чем рисовали «свои». Так сложился диалог, и весь пакет по малому бизнесу был принят в том числе и с его легкой руки.

Все покатилось как по маслу. Я крутая и по‑прежнему в черном. Со стрижкой, которую просили сделать девушки в салонах. Два десятка очков на все случаи жизни. Большая уверенность в своей женской привлекательности. Я обзавелась своими связями. Начала посещать официальные премьеры, концерты. Вошла в десятки попечительских советов и прочие общественные организации. Потекла насыщенная деловая и светская жизнь. Успевала заниматься ребенком и мужем. Жизнь удалась, и это заметно отразилось на моей внешности: печать уверенности поселилась уже не в деталях, а определила всю «физику»: спина, шея, спокойная речь, походка — все говорило об успехе. Но что удивительно: я не стала матроной. Во мне сохранился ребенок, страстно мечтающий и строящий дом из кубиков, с трудом добытых у взрослых. Ребенок мечтал стать президентом России.

Все хорошее кончается, когда даже и не подозреваешь. В 2002 г. случилась трагедия с «Норд‑Остом». Я провела переговоры с террористами. Честно билась за жизни всех заложников. Штурм и последующая операция по спасению людей привели к огромному количеству жертв. У меня испортились отношения с властью и массмедиа. «Нет переговорам» добивало меня окончательно. Мне снились задохнувшиеся люди. Я продолжала пахать и впервые задумалась, что, может, я и не политик вовсе, а, как сказал в свое время Александр Проханов, «политический художник». Если политик будет переживать гибель каждого человека, пропускать все через себя, он не профессионал. Как хирург или вообще врач. Не может же врач умирать с каждым смертельно больным пациентом. После «Норд‑Оста» начались проблемы внутри СПС. Мы раскололись. Я и Немцов тянули партию в оппозицию, Чубайс и Гайдар настаивали на конструктивном сотрудничестве. Мы сохраняли команду, но прежнего единого духа уже не было. Я почувствовала приближение конца. И интуитивно потекла в мир других людей. Познакомилась с творческой интеллектуальной богемой, стала чаще посещать новомодные выставки, читать взахлеб литературу о путешествиях, мемуары великих режиссеров — от Ингмара Бергмана до Вуди Аллена. Мой стиль смягчился и стал более женственным, но не благодаря каким‑то приемам, а по причине глубокой задумчивости. Я ощущала, что неведомые переломы в моей судьбе произошли, осталось просто ждать. Точно так же, несмотря на упорную работу и над законами, и в регионах, я спиной чувствовала фатальный проигрыш нашей партии на выборах 2003‑го. Мы честно вкалывали на победу, пытаясь объединиться с «Яблоком». В переговорах посредничали я, Борис Немцов и Михаил Ходорковский. Ничего не вышло, что стало еще одним голом в демократические ворота. И тут в октябре 2003 г. грянула новость об аресте Ходорковского. Чубайс впервые выступил с резкой критикой правоохранительных органов и потребовал от президента вмешаться. Путин назвал его слова истерикой. Наш диалог с властью окончательно стух. Все как‑то наросло, слой за слоем, и вылилось в неудачную имиджевую избирательную кампанию. В результате многих факторов, субъективных ошибок и объективного изменения политического режима СПС и «Яблоко» проиграли выборы. Я была потрясена и впервые растерялась, вообще не понимая, как жить дальше. С победы в 1999‑м мной овладела мечта биться за президентское кресло, а тут полный облом.

Оказалось, не полный. Полный был впереди. Дочь Маша простудилась, не могла выздороветь. И мне через неделю после выборов выдали ее страшный диагноз — рак крови. Все. Вот оно. Я стала пустой, как колодец без воды. Эхом доносились голоса врачей, друзей, мужа. Я все делала, что требовалось, но по инерции, автоматически.

Маша была уже в больнице, мы последний раз ночевали на служебной даче среди чемоданов. Пора было съезжать с государственного жилья. Муж пришел слегка нетрезвый, разбудил меня и сказал, что знает, как спасти Машу. Я вздрогнула, и эхо исчезло. Его голос зазвучал четко и ясно. «Тебе надо идти в президенты. Восстановить свою космическую энергию. Ее хватит и на Машу. Иначе ничего не выйдет».

И я, как в далеком 1993 г., опять рванула, несмотря ни на что, а точнее, мы вдвоем. В последний момент подали документы, нашли деньги. Кроме Немцова меня никто не поддержал, даже собственная партия. По разным причинам. СПС — от страха перспектив стать реальной оппозицией. Либеральные СМИ осуждали легитимизацию выборов. Мне было все равно. Я шла к своей мечте и точно знала, что больше выборов не будет. Так и заявила. И оказалась одна. Меня поддерживал средний класс и простые люди, но не истеблишмент, даже демократический.

В ответ на вопрос Алексея Венедиктова «Зачем вам это нужно? Вы же знаете, что не можете выиграть у Путина» у меня стихийно вырвалось: «Это путь самурая». Так и пошло. Я формировала образ самурая и вместе с тем женщины‑матери, разделяющей боль обиженных. Не согласилась отдаваться профессиональным консультантам. Собрала в креативный совет одиночек, как в Ноев ковчег: социолога, политтехнолога, писателя, политолога и т. д. Мы создали предвыборный ролик, сформулировали президентскую программу. Портрет на плакатах был взят из ролика, где режиссер попал в точку, стремясь передать мое состояние. Строгая, в серой водолазке, короткая стрижка, но не ежик, более мягкая, со школьной простой челкой. Очки твердые, но глаза — печальные. Чтобы усилить образ доброй женщины не в ущерб самураю, сняли эпизод с моей ладонью на зимнем стекле. Под ней тает изморось, слышны голоса обиженных властью людей. Лозунг: «Ирина Хакамада — наш голос».

Вот с таким имиджем я пошла на свой последний бой: воин и заботливая мать. Мы конструировали образ матери нации в противовес отцу. И если отец — типаж русского мачо, то мать несет мудрость, а значит, более справедливый образ. Да… Замахнулись. А что делать? К моменту начала кампании президентский рейтинг нулевой. Это при общероссийской известности! Страна‑то мужская и к выбору президента‑царя подходит с позиций национализма. Как‑то беседовала с Андроном Кончаловским. Обсуждали тему позитивного героя в России, который куда‑то совсем потерялся с брежневских времен. Беседа шла еще на бирже, в 1990‑е. Андрон уже тогда предугадал, объясняя в России положительный герой всегда а) русский; б) военный. Он был прав. Действительно, страна со времен Сталина — в обороне и величии. Недаром один разведчик, француз русского происхождения, как‑то еще при Хрущеве объяснял Западу, что вся внешняя политика в СССР формулируется двумя словами: «Кто кого». А тут Хакамада. Наивно в подобных условиях собрать хоть какие‑то голоса. Но я билась, а после битвы занималась ребенком. Врачи творили свое чудо, мы с мужем — свое. Все совпало к моменту окончания выборов. Я получила свои голоса, уполовинутые при подсчетах. Реально около 8 %. Маша вышла на ремиссию. Все раковые клетки исчезли. Это было только начало лечения. Но стало легче. Мы праздновали двойную победу, пусть даже и относительную.

Еще год я держалась на политико‑профессиональной сцене. Создала партию. Естественно, мне не дали ее зарегистрировать. Объединила структуру с Михаилом Касьяновым. Но «бозон Хиггса» исчез. Я становилась пустым колоколом, звук не шел, звонарь устал. Драйв заканчивался уже тогда, в 2002‑м, и пропал к концу 2005 г. Высшую точку я прошла с честью, пора было уходить.