– Может быть, ответил он и почувствовал себя гораздо легче. С Марианной ему было хорошо. Она по его глазам могла сказать, когда он начинал принимать веронал, и знала, как удержать его от этого.

Компания, собравшаяся для игры, состояла из него, Марианны, хирурга Зенфтенберга и старой мадам Лунгстрем. Мадам Лунгстрем в молодости была выдающейся певицей исполнительницей вагнеровских партий. Теперь, в ее годы, у нее было только два увлечения бридж и скачки. Со своей седой гривой, квадратным лбом и неизмеримо широкой грудью она напоминала мужчину, старого виолончелиста. Она всегда ходила в костюмах из твида и обычно держала в уголке рта окурок короткой, толстой сигары. Дросте почувствовал, как постепенно успокаиваются его нервы по мере того, как он сдавал карты. Однако, не успело пройти и десяти минут с начала игры, как его мысли снова начали разбегаться. Вопросы и ответы из допроса свидетелей скрещивались в его мозгу и смешивались с отрывистыми восклицаниями игроков. Мадам Лунгстрем дважды постучала по столу костяшками согнутых пальцев и попросила его быть внимательнее.

– Мы должны играть как следует, господа – воскликнула она. Мы здесь не для того, чтобы развлекаться.

Эти слова послужили поводом для многочисленных шуток. Дросте забыл пойти вовремя и Марианна легонько толкнула его ногой под столом. Дама треф скроила ему презрительную, недовольную гримасу, и он снова углубился в мысли о процессе. У него были хорошие карты, он играл автоматически и даже начал выигрывать. Игра была прервана, когда один из этих беспардонных американских теннисистов увел. Марианну к бару. Старый тайный советник Реген, в течение последнего получаса кружившийся вокруг, как хищная птица, выглядывая себе партнеров для бриджа, занял его место. Потом на минутку появилась Эвелина и положила руку на плечо Дросте как раз тогда, когда он пришел к хитроумному решению объявить четыре без козырей. Очевидно, американцев начали доставлять на вокзал. По его мнению, клуб простирал свое гостеприимное отношение к этим иностранцам не много слишком далеко, но в конце концов не его дело было против этого возражать. Когда они все ушли, его охватило легкое разочарование. У него на руках были скверные карты, и он потерял интерес к игре. Отказавшись от бриджа, он уселся в углу с Зенфтенбергом. Зенфтенберг также был озабочен. Простая операция аппендицита вчера закончилась смертью, и это тяготило его. Они начали утешающий разговор двух мужчин между собой, причем ни один из них не вслушивался в то, что говорил другой. Дросте говорил о фрау Рупп, а хирург о пациентке, страдавшей аппендицитом. Потом вернулась Эвелина, и судья пожалел о том, что отпустил ее на вокзал. Она казалась совершенно утомленной, в то время как Марианна рядом с нею выглядела цветущей и от нее, как от натопленной печи, так и полыхал жар. Судья посадил жену в такси, и они отправились домой. Собственно говоря, он собирался поехать домой по подземной дороге, но когда он взглянул на лицо Эвелины, он увидел на нем выражение такой беспомощной усталости, что подозвал такси. Должно быть не шутка весь вечер говорить по-английски с людьми, которых не знаешь, и которым, во всяком случае, нечего сказать, заметил он опускаясь на изношенные пружины сиденья такси. Эвелина неопределенно улыбнулась. Они не успели еще двинуться в путь, как Фрау Рупп овладела его мыслями. Курьезно, до чего это дело мучило его. Короче говоря, ему было жаль фрау Рупп. Но жалость не принадлежит к числу чувств, которые может разрешать себе судья. Не было никакого сомнения в том, что фрау Рупп отделается легким наказанием ввиду смягчающих обстоятельств, но даже и в таком случае ей все-же придется отправиться в тюрьму. Фраy Рупп должна будет родить пятого ребенка в тюремной больнице. Ее поместят в так называемую «камеру для матерей» и позволять оставить при себе ребенка на то время, пока она будет кормить его. После этого ребенка отправят в воспитательный дом. Остальных четверых детей также разместят по приютам. Муж окончательно опустится. Страховая компания сэкономит свою тысячу марок. Как ни глядеть на это дело, оно все-таки кончалось неудовлетворительно. И самым беспокоившим обстоятельством во всем этом было то, что фрау Рупп намеренно навлекала на себя обвинительный приговор, она отказывалась бороться и просто сидела на скамье подсудимых, тупая и не проницаемая.

Муж был совсем другим – полнокровный, живой, всегда готовый рассмеяться каждой жалкой шутке судебного процесса. Он находился под подозрением в укрывательстве и даже сообщничестве и потому участвовал в качестве обвиняемого вместе с женой. Дросте был совершенно убежден, что этот веселый подсудимый был сообщником жены. Но против него не было никаких улик. Фрау Рупп укрывала и защищала мужа всем своим основательным, тяжелым телом. Но ведь это было совсем несправедливо, совершенно несправедливо…

Такси остановилось. Дросте вышел, помог выйти жене, механически заплатил, механически открыл входную дверь и нажал кнопку, зажигающую освещение. На лестнице стоял затхлый запах дома, в котором по две квартиры на каждой площадке и где рыбу готовят каждую пятницу, а капусту дважды в неделю. Эвелина устало поднималась по лестнице. Она напоминала ребенка, на стоявшего на том, чтобы ему позволили не ложиться спать, пока не лягут взрослые, и теперь падающего от усталости. Эти ночи в клубе, танцы, американцы – все это не приносило Эвелине никакой пользы. Дросте открыл дверь их квартиры и втолкнул Эвелину в переднюю.

Передняя была длинным коридором, в котором вместе стояли колясочка Берхена, велосипед служанки Вероники и обручи Клерхен. Квартира Дросте никогда не была в полном порядке, и это всегда слегка раздражало аккуратного судью. Эвелина была слишком пассивна для того, чтобы вести дом. Теперь она как слепая направилась по коридору к спальне. На половине дороги она уронила перчатку, но не остановилась, чтобы поднять ее. От веронала у Дросте был сухой, горький вкус во рту.

– Есть дома фрукты? – спросил он, но Эвелина не слышала. Он направился через кухню к старомодному леднику.

Это было несправедливо, совершенно несправедливо, если фрау Рупп принимала всю вину на себя, чтобы спасти от тюрьмы мужа. Во время ее допросов были моменты, когда судья был совершенно убежден в этом, несмотря на то, что у него не было никаких доказательств. Если фрау Рупп должна будет сесть в тюрьму, вся семья будет совершенно разорена. Должно было происходить обратное, муж должен был бы взять всю вину на себя, отправится в тюрьму и больше не показываться. Фрау Рупп, положительная, стойкая и трудолюбивая, пробилась бы вместе с детьми. В ней была сила, напоминающая о