хотела подумать о Франке. Это было важно, необходимо. Она оставила Курта размышлять над бананами и вошла в ванную. С чувством благодарности она опустилась в горячую воду. Маленькие серебряные пузырьки прилипали тут и там к ее телу, поднимаясь на поверхность и исчезая. Эвелина с чувством изумления глядела на свое тело. Оно было таким новым для нее. Она чувствовала тяжесть в коленях, дрожь в руках… Эвелина не знала, как она уживется с этим новым и неудовлетворенным телом. Она ушла в свое одиночество, как будто оно было безопасным убежищем, и стала думать о Франке. Он сказал: «Я напишу вам». Возможно, что он даже не знает ее адреса. Она нахмурилась, когда в ванную вошел Курт. Он был в своей голубой пижаме и вел себя так, как будто в ванной никого не было, по крайней мере таково было впечатление Эвелины. Он взял из подставки зубную щетку и необычайно серьезно начал чистить зубы. Раньше Эвелине никогда не приходило в голову, что во всей квартире не было ни одного уголка, где бы она могла остаться одна, а как раз теперь она чувствовала такое настоятельное стремление остаться одной, наедине сама с собой и со своими мыслями. Механически она взяла губку и прикрыла ею грудь. Но Курт и не поглядел в ее сторону. Он так орудовал своей щеткой, как будто от этого зависела его жизнь. Она сама выбрала его пижаму и подарила ее ему на Рождество, но теперь своим покроем, полосами и тем, как она свисала с согнутых плеч Курта, пижама напомнила одежду каторжника.

– Ну, мышка? – спросил Курт, закончив церемонию чистки зубов.

Он подошел к самому краю ванны и улыбаясь глядел сверху вниз на Эвелину. – Эти вечера в клубе ужасно скучны, заметил он, погладив кончиком пальца мокрую руку Эвелины, лежавшую на краю ванны. – Зенфтенберг отчаянно играет в бридж.

– Ты выкупаешься? – спросила. Эвелина.

Она не хотела, чтобы он трогал ее руку. В первый раз ей было неприятно прикосновение Курта, но из вежливости она оставила руку там, где она была, как неодушевленный предмет.

– Нет, только холодный душ, – ответил он.

Эвелина испытывала ужас перед холодной водой. Любовь Курта к холодной воде наполняла ее удивлением. Со вздохом она собралась с духом, чтобы выйти из ванны. Курт протянул ей огромное мохнатое полотенце. Он глядел, как она вытиралась, но, казалось, не видел ее.

– Знаешь ты эту Рупп? – внезапно спросил он.

Эвелина как раз надевала через голову новую рубашку.

– Да… а что? – удивилась она.

– Какое она произвела на тебя впечатление? – чуть-чуть строго спросил Курт.

Без сомнения именно этим тоном он допрашивал ненадежны свидетелей, заставляя их сконцентрироваться на правде. Эвелина наморщила лоб и постаралась припомнить фрау Рупп. В течение нескольких месяцев она имела обыкновение нанимать фрау Рупп на дни стирки или весенней уборки. Она вспомнила блудное веснушчатое лицо. «Волосы были рыжими», – подумала она не вполне уверенно.

– У нее были опухшие колени, как у всех поденщиц, – заявила она, обрадовавшись тому, что по крайней мере один определенный факт застрял у нее в памяти, и прибавила: – От того, что ей так много приходилось мыть полы.

Курт выпустил воду из ванны.

– Крала она? – спросил он.

– Ну, ты же знаешь, каковы все поденщицы, неопределенно ответила Эвелина.

В действительности из черной клеенчатой сумки фрау Рупп вынимались самые разнообразные вещи, которым там было совсем не место. Эвелина с дрожью вспомнила скандал, который разыгрался, когда кухарка нашла в сумке фрау Рупп целую коллекцию: мыло, сахар, старый будильник, две пары чулок – и назвала фразу Рупп лгуньей и воровкой. После этого фрау Рупп больше не приходила. А теперь ее обвиняют в убийстве своей свекрови, и она сама созналась. «Было странно», – нахмурившись подумала Эвелина, что у каждого, даже у фрау Рупп, есть своя тайна. Эвелине казалось, что после прошедшей недели она стала гораздо лучше понимать людей. Она внезапно поняла, почему фрау Рупп крала и может быть даже совершила убийство. Это внезапное озарение было так живо, что она уже в коридоре, повернулась и снова вошла обратно в ванную, чтобы сказать об этом мужу. Курт только что разделся и стоял под душем. Эвелина терпеливо стояла, глядя на его стройное мокрое тело, и выжидала, пока не прекратится шум брызжущей воды.

– У нее был очень красивый муж, и она до сумасшествия его любила, – заявила она.

– Кто? – спросил Курт.

– Фрау Рупп.

– У нее все еще есть муж, – ответил судья и начал вытираться.

Эвелина вышла из ванной и механически направилась через коридор к детям. Она делала это каждый вечер, прежде чем лечь спать.

Она не зажгла лампы, опасаясь разбудить их, но через стеклянную дверь, выходившую в переднюю, проникало достаточно света. В комнате чувствовался запах детского мыла и ромашки – приятный, нежный и ароматичный запах. Трехлетняя Клерхен лежала как всегда, головой в ногах своей кроватки, среди сбитых простынь и одеяла. Жалкая безрукая кукла спала, открыв свои стеклянные глаза, на покинутой подушке. Клерхен была деятельной маленькой особой. Она выглядела разгоряченной, как будто сон также был для нее серьезным трудом. Эвелина подняла ребенка и переложила головой на подушку, как следует. Ее каждый вечер удивлял вес Клерхен.

Берхен, – созвучие имен Клерхен и Берхен, дававшее повод к многочисленным домашним стихам и песенкам, всегда приводило Клерхен в восторг, Берхен издавал во сне удивительные звуки. Он пыхтел и свистел как маленький паровозик, симметрично прижав сжатые в кулачки ручонки к обеим щекам. Он все еще был в том периоде младенчества, когда обе руки одновременно делают одно и тоже. Его щечки были так румяны, что даже при слабом, проникавшем в дверь свете Эвелина видела, как они блестели. Ее маленький сын все еще был для нее так нов и очарователен, что она не могла находиться вблизи него, чтобы не почувствовать пронизывавшего все ее существо страстного, физического ощущения счастья. Она наклонилась и прикоснулась губами к его теплой влажной щечке, пахнувшей молоком и абрикосами. На минуту она забыла о том, как она несчастна, какой пустой и безнадежной кажется предстоящая жизнь со времени отъезда Франка. Она подсунула руку под маленькую головку, почувствовав, как бьется пульс ребенка, Берхен сморщил рожицу и стал похож на ворчливого старикашку. Эвелина отошла от кроватки и на цыпочках вышла из комнаты, опасаясь, как бы он не за плакал.

Было уже за полночь. За окном мелькали зарницы. Окна спальни были открыты, и кисейные занавески слегка надувались. Курт еще не лег в постель. Эвелина