Военнопленный выглядел неважно. Точнее, совсем плохо. Даже в вертикальном положении его поддерживали с двух сторон казаки, юрук фактически висел между ними, бессильно согнув ноги в коленях и склонив голову. Впечатления грозного и бесстрашного воина, способного пойти на штурм мощной крепости в прибойной полосе, он не производил.

«Ты гляди, а штаны-то у него и действительно мокрые, а ведь уже несколько часов в помещении, следовательно, промочены были насквозь. Как он, бедолага, себе яйца не поморозил? Впрочем, они ему уже не понадобятся: никто лечить и выхаживать пленного в подобных обстоятельствах не будет. И сапоги у него кто-то хозяйственный уже успел прихватизировать. В общем-то, понятное дело: зачем сапоги покойнику? А вот одежку ему оставили, значит, совсем негодящаяся, не лучше той, что сами казаки в бой одевают».

Аркадий встал, подошел к турку и, схватив за волосы, приподнял его голову, чтоб посмотреть в лицо. Того такое обращение не смутило, потому что был пленник уже за гранью бытия. На отрешенном лице невозможно было заметить и тени чувств. Несмотря на открытые глаза, вряд ли он находился в сознании – смотрел сквозь заслонившего его от света колдуна, не замечая и не реагируя. Лицо выглядело вкрай измученным, но неизуродованным. Только под глазами светились два огромных синяка да в густых, черных с проседью волосах виднелись песчинки. Вблизи стала заметна и мелкая дрожь, пробиравшая его то ли от сырости и холода, то ли от перенесенных волнений и мук.

«Да… не случайно в двадцатом веке форсированный допрос иногда именовали потрошением… И что любопытно, но по голове и лицу его, кажется, не били, берегли, чтоб мог связно говорить, синяки, скорее всего, образовались от сотрясения мозга, полученного при падении на него соплеменника. Но мучить его еще раз вряд ли стоит, все, что надо, у него наверняка выспросили запорожцы, большие мастера подобных собеседований».

– Неужели не все вызнали, что его сюда приволокли? – обратился Москаль-чародей к Нестеренко.

– Що зумилы, то выспросылы, – развел руками атаман. – Може, ты захочешь щось ще взнаты.

– Хлопцы, посадите его пока на лавку и сами там посидите, а мы с атаманом поговорим, – скомандовал Аркадий казакам, продолжавшим держать обессилевшего пленника, который без их усилий немедленно обрушился бы на пол. – Пошли, Назар, присядем, в ногах правды нет.

Нестеренко, также не выглядевший «огурчиком» после тяжелой ночи, принялся рассказывать, что удалось выведать у турка. Знал простой кочевник, даже не десятник, немного, но уж что знал, все рассказал. Выяснилось, что вместе с попавшими в великую немилость юруками к Созополю вчера подъехали несколько отдававших команды их племенным вождям пашей из оджака и крымских татар из числа приближенных к султану Исламу. Имен вельмож, как ни «уговаривали», пленный не назвал, значит, точно не знал. После совещания с ними ханы собрали своих соплеменников и рассказали, что новые власти поставили их перед выбором: захватить крайние укрепления или их семьи уничтожат как мятежные. Захватят – то все грехи за бунт против законного султана Ислама Гирея будут списаны, а здесь, в Румелии, им выделят вдвое больше земли под кочевья.

Будь у людей выбор, идти или не идти на самоубийственный приступ по смертоносной полосе прибоя, многие не пошли бы, но выбора не было. Вскоре после наступления темноты к Созополю подошло несколько тысяч всадников. Сколько точно, и не спрашивали, зато неожиданно выяснилось: юрук слышал, будто это анатолийские сипахи, так же лишившиеся наделов и жаждущие их получить. Ханы предупредили соплеменников, что в случае успешного захвата сипахи придут им на помощь, а тех, кто вздумает трусить и повернет назад, порубят.

Назар рассказал, что, по словам пленника, многие до вала не дошли, сгинули по пути в волнах, но подгоняемые страхом за родственников и надеждой турки смогли добраться до вала. А уж потом-то пошли на приступ, будто крылья обрели. Сам он шел не в первых рядах, на вал даже не успел взобраться, но был потрясен полетевшими с него гранатами, буквально выкосившими всех, кто шел на подкрепление.

Воспоминание об этом отрезке допроса вызвало у вымотанного, осунувшегося Нестеренко улыбку.

– Очи вытаращив и повторяв: «Шайтан-бомба, шайтан-бомба…»

Участники второго штурма до крепости так и не дошли, хоть сгинуло их куда больше, чем при первой попытке, уточнить сведения, полученные при допросе, пока возможности не было. Пока же Москаль-чародей пообещал Нестеренко и Некрегу пополнения из резерва в связи с особой уязвимостью их участков и, предупредив о скором совете атаманов, пошел отдохнуть хоть часок. Адреналин из крови ушел, на него всерьез навалилась усталость, а на совете, смахивающем на бандитский сходняк, зевать не рекомендуется во всех смыслах.

«Блин горелый! Всегда казаки переигрывали вчистую турок по разведке, а здесь – будто злой колдун поколдовал. И ведь ничего во время шторма не сделаешь, ни за помощью послать нельзя, ни разведчиков в тыл турок забросить. И греки теперь для нас скорее не союзники, а недоброжелательные нейтралы, уж очень за последние годы пострадали. Наверняка кто-то из перебравшихся в Крым или Азов стучит султану. Наше счастье, что стамбульская беднота те погромы устроила, о массовом переходе греков на сторону турок после них и речи быть не может».

Заснул в этот раз Аркадий легко, будто в сон провалился. Хотя по-настоящему отдохнуть ему еще долго не судилось. Отдыха от многочисленных забот не получилось. Не судьба. Или наоборот: кисмет.

Первый день в осажденной крепости выдался для Аркадия очень бурным. Нервотреп из-за вражеских атак, горе и волнения по поводу гибели друзей-атаманов, переживания об обустройстве в крепости властной вертикали… много чего навалилось. Без твердого единоначалия любая армия ущербна, не один он это понимал. Высокий статус и среди запорожцев, и среди донцов позволил Москалю-чародею на удивление беспроблемно взять власть в свои руки, но злоупотреблять ею он не собирался. Оставил всех атаманов и полковников на своих местах, прислушиваясь к их советам, усилил оборону крайних бастионов.

Самочувствие все это время проявляло тенденцию к ухудшению. Донимали постоянно вялость, слабость, сонливость, но употребление кофе – от греха подальше – Аркадий сократил. Давление в груди тревожило его все чаще, даже запах любимого напитка иногда уже не радовал, а вызывал тошноту. Однако отказаться от кофе совсем он пока не смог.

Естественно, сразу же поутру двадцать четвертого казаки проверили глубину рва – немаловажной части укреплений Созополя. Почти на всей своей длине он обмелел незначительно, но вот по краям, там, где соединялся с заливом, оказался занесен песком почти полностью. Обвязавшись веревкой, осажденные промерили эти места и шестом, и собственными ногами, попробовав перейти его вброд туда и обратно. Один проверяющий отделался мокрыми – точь-в-точь как у пленника – штанами, другой оступился и был сбит достававшей до этого брода волной. Товарищи, его страховавшие, вытащили совершенно мокрого и продрогшего друга из воды. Одно утешение – броды оказались узкими и из-за волн очень ненадежными и опасными, даже если не учитывать легкость обстрела их со стен и из бастионов.