— Нет, нет, ты совсем ничего не понял. Я не хочу искать еще одну ужасную работу. Я хочу делать что-то вместе с тобой, что-то настоящее.

— Милая, но что именно? «Настоящее» — это клише. Ты обычно не изъясняешься клише. Ну скажи, что тебя так…

— Марк, серьезно, замолчи. Я многое умею, ты это знаешь. — Она принялась метаться по квартире: гостиная, прихожая, пробежка по спальне с механической поправкой подушек, прихожая, гостиная.

— О господи, я же не говорю, что ты ничего не умеешь, — панически запротестовал я. Чтобы уследить за Ниной, мне приходилось с такой скоростью вертеть головой, что меня даже слегка укачало. — Ты очень талантлива. — Теперь каждое мое слово было клише. Мы не могли продолжать разговор на таком уровне, просто не могли. — Ты отличный фотограф. Бездна потенциала. У тебя, как его, глаз, отличный глаз на дизайн. Мы можем вместе реставрировать особняки. Мы можем продавать гранки неопубликованных книг по интернету. Мы можем открыть галерею, как Фредерик. Можем стать частными репетиторами. Я буду учить недорослей литературе, а ты натаскивать на экзамены в юридический.

— Шшш, — Нина сделала еще один круг по гостиной, забрела на кухню и остановилась перед кофеваркой. — Не говори глупостей.

Я посмотрел на нее, пытаясь не замечать наблюдающую за нами Инару, и наконец все понял.

— Ага! Кофейня.

— Вчера нас практически благословил человек, пишущий в Мишленовский справочник.

— И то правда.

— Помнишь Грабалов?

— Разумеется. — Я прочистил горло, хотя его не от чего было чистить, и в результате, наоборот, забил его мокротой. Затем его пришлось прочистить по-настоящему. — А если Оливер просто был вежлив?

— Это не важно. Ты знаешь, что он прав. Марк, это было бы так здорово.

— Да, пожалуй, — сказал я и сам в это поверил. Чем-то идея Нининого — нашего — кафе напомнила мне о моих первых ленивых месяцах в Нью-Йорке: то же самое ощущение уютного кокона, теперь чудесным образом вмещающего в себя весь наш круг общения. Я как столп, во всех смыслах этого слова. В голову пришла первая глава «Обломова»: бесконечная цепочка посетителей на прием к сонному барину. Красота.

— Это не лучший способ заработать на жизнь, — сказал я. — С финансовой точки зрения.

— Значит, будем бедными, — прошептала Нина и ухватила мои большие пальцы в ладони, потянув на себя, как настырный младенец. — Вик бедный, Лидия бедная. Ты был бедным. Ничего, люди живут.

Ее руки были горячими и влажными. От Нины искрило той же ломаной энергией, что я помнил по нашей первой настоящей ночи вместе: разбитый гироскоп, открутившийся винтик. Я заметил, что она не притронулась к своему эспрессо, который почти перестал дымиться на столе.

— Извини, — пробормотал я. — Конечно же.

— А как ты? Ты к этому готов?

— Разумеется. Мне-то что. Я могу глумиться над плохой прозой, свежуя лосося на Аляске.

— Нет, я имею в виду, готов ли ты работать в кафе вместо «Киркуса»?

Я на секунду задумался.

— Иными словами, хочу ли я быть Оскаром Грабалом?

— Да.

Должно быть, я подхватил ее лихорадку. Или ее жар разбудил мой собственный штамм этого вируса, доселе спавший. Я моргнул и — в буквальном смысле в мгновение ока, то есть за время скольжения изнанки века по глазному яблоку — увидел. Настоящее венское кафе в стиле модерн, наше, здесь — залитая солнцем россыпь мраморных столиков и многорогих вешалок для пальто, — гулкое как вокзал. Каковым оно, в некотором роде, и будет — платформой интеллекта, перроном мысли. Непрерывный танец прибытий и отправлений, ровный рокот восторженных приветствий и вежливо заминаемых конфликтов. Ничего застывшего, туристического, синтетического. Я услышал сухой стук шахматных фигур с оторвавшимися в незапамятные имена фетровыми подошвами. Шуршание свежей «Интер-нэшнл Геральд Трибьюн», нанизанной, как свиток Торы, на два огромных бамбуковых жезла. Немецкие ругательства человека, которого вышеописанным предметом только что съездили по голове, и виноватое английское бормотание студента, пытающегося обуздать непослушную конструкцию, хотя вся газета, с обновлениями и поправками в реальном времени, мультимедийными эксклюзивами, слайд-шоу и видеоблогами, доступна через стоящий перед ним ноутбук. Низкий рев и тихий свист кофеварки, косо выдувающей конус пара, будто из ноздри мультипликационного быка. Я увидел отлитые вручную, повешенные под услужливым углом зеркала с желтоватыми бельмами, заработанными временем, а не подделанными мастером с пипеткой кислоты. Выцветшие плакаты, рекламирущие заслуженно забытые развлечения в незаслуженно забытых шрифтах. Пышную официантку, упакованную в форменный жилет мужского покроя, который, впрочем, не мешает присутствующим пялиться на ее грудь, когда она наклоняется, чтобы одной рукой заменить переполненную пепельницу девственно чистым двойником.

— О да, — сказал я. — Вне всякого сомнения.

Нашим единственным экскурсом в частное предпринимательство до того дня была так называемая ступ-сэйл, распродажа с крыльца нашего дома. Вскоре после того, как мы с Ниной начали встречаться, Ки, в очередном приступе компульсивной щедрости, завалила дочь горой платьев. Их родословная варьировалась от Тьерри Мюглера до Бетси Джонсон, но каждое отражало одно и то же представление о Нине, не имевшее ничего общего с реальностью: все они были грубо, нахраписто сексуальны, с разрезами, кружавчиками и молниями в местах, где молний быть не должно. Ки вполне могла прислать их как оскорбление.

Отдать порочные платья в Армию Спасения было немыслимо, вернуть их Ки — тем более. Мы решили организовать распродажу на крыльце. Тот факт, что ступ-сэйлы были по большей части бруклинским феноменом и что ничего подобного на 82-й улице на нашей памяти не происходило, нас не остановил. В конце концов, это получался ироничный ступ-сэйл, подобающая району завышенная версия, своего рода бутик на крыльце; товар наш был так же далек от обычного парк-слоуповского ассортимента дисков Ани Дифранко и потрепанных томиков «Чего ожидать ожидающим»,[20]как пятидесятидолларовый гамбургер Даниэля Булю с фуа-гра и трюфелями отличался от своего бедного родственника в «Бургер-кинге». Нина соорудила из трех стульев и двух зеркал подобие примерочной; я подобрал игривый саунд-трек из Джейн Беркин и итальянского диско. После вдумчивой дискуссии мы выработали ценовую политику: цены решено было установить где-то между низкими и абсурдно низкими. Каждое платье шло долларов за сорок — с девяностовосьмипроцентной, в среднем, скидкой, которую Нина не преминула вычислить и указать фломастером на каждом нетронутом ценнике. Меньшая цена, решили мы, зародила бы в людях подозрение, что с платьями что-то не так. Может, в швы вшиты вши. Может, эти платья прокляты, или облучены, или просто украдены.