– Да, здесь.

– Откройте, пожалуйста, мне надо с ней поговорить.

– А кто вы?

– Я частный детектив, хочу поговорить о Скоровой Натэлле Всеволодовне.

Послышался звук отпираемых замков. Дверь открылась, и на пороге показалась пожилая женщина в халате в мелкий цветочек. Она внимательно разглядывала меня сквозь очки.

– Вы из суда, да? – И, не дождавшись ответа, пригласила. – Проходите, пожалуйста.

По длинному полутемному коридору я прошла в небольшую, скромно обставленную комнату. Около окна стоял разложенный стол-книжка, рядом с ним стул с изрядно потертым сиденьем, у одной из стен расположился сервант. В углу на полированной тумбочке стоял телевизор.

– Садитесь, – пригласила хозяйка и пододвинула мне стул. Сама она села на старенький диван.

– Так вы из суда? – повторила она вопрос.

– Нет, Валентина Всеволодовна. Меня зовут Татьяна Иванова, я расследую убийство врача. У меня есть сведения, что он делал операцию Натэлле Всеволодовне – вскрывал ей гнойник в Третьей клинической больнице.

Пока я все это говорила, ее глаза наполнились слезами.

– Простите меня, – она отвернулась и смахнула слезы. – Столько лет уже прошло.

– Валентина Всеволодовна, я, собственно, хотела бы узнать, были ли у вас какие-нибудь претензии к Сосновскому Николаю Петровичу?

– Какие претензии, господь с вами! Николай Петрович все хорошо сделал и после операции очень внимательным был. Если бы не эти изверги, врачи эти… Все тянули, все тянули. Ой, – встрепенулась она, – а я вам ведь даже чаю не предложила. Я сейчас чайник поставлю.

– Да не беспокойтесь так, Валентина Всеволодовна, – пыталась остановить я ее.

– Нет-нет, я сейчас все приготовлю, мне нетрудно. И варенье мое попробуете, королевский крыжовник, сама варила.

Она скрылась на кухне. Я начала более детально рассматривать комнату и на одной из стен увидела большую фотографию двух женщин. Одной из них, несомненно, была Валентина Всеволодовна, а другой – удивительно на нее похожая ее покойная сестра.

Хозяйка вернулась из кухни с подносом и начала расставлять на столе вазочку с вареньем, заварочный чайник, чашки, тарелку с печеньем.

– Вот, пожалуйста, наливайте чай, пробуйте варенье.

– Валентина Всеволодовна, это вы с сестрой?

Я кивнула на фотографию.

– Да, это Наташенька и я. Теперь вот осталась я одна.

– Расскажите, как все это произошло. Почему ваша сестра попала в Восьмую больницу?

– Она ела рыбу и подавилась костью. Даже и не костью, а маленькой косточкой. На другой день пошла в поликлинику к врачу ухо-горло-нос. Он косточку не нашел и направил ее в ЛОР-отделение, как раз в Восьмую больницу. Наташу осмотрели уже те врачи, но косточку тоже не нашли. Сказали, что надо остаться в больнице, чтобы понаблюдать. На другой день я звоню в отделение, а мне говорят, что состояние сестры ухудшилось. Я прошу, чтобы ее позвали к телефону, а мне отвечают, что нельзя, потому что ей сделали какое-то там обследование и теперь она отдыхает. Таня, вы пейте чай, а то остынет, берите варенье.

– Да-да, я сейчас.

Я сделала глоток из чашки и положила в рот ложку варенья.

– Как вкусно! Никогда такое не пробовала. А дальше-то что, Валентина Всеволодовна?

– А дальше, – она тяжело вздохнула, – не выдержала я и сама поехала в эту больницу. Наташенька сидела, вся согнувшись в три погибели. У нее было какое-то серое лицо, а справа под челюстью, в месте укола рыбной косточкой, был отек. Она постоянно сплевывала в банку мокроту бурого цвета. Я спрашиваю: «Сестричка, дорогая, что они с тобой сделали?» Она отвечает: «Валя, они засунули мне в рот, а потом в желудок какую-то длинную твердую трубку, и теперь у меня внутри все горит». Я бросилась к лечащему врачу. «Что вы хотите, – говорит, – это была диагностическая процедура, после нее всегда такое состояние. Через пару дней все придет в норму». Я, дура, и поверила. А на другой день Наташе стало совсем плохо. Она вся горела, глаза были мутные, дыхание тяжелое, хриплое. Она увидела меня и еле-еле прошептала: «Валечка, я умираю». Я ей: «Да господь с тобой, что ты такое говоришь?» Но я видела, что ей на самом деле очень плохо. Я тогда подняла на ноги врачей. Уже и не помню, к кому обращалась и что говорила. Они как-то странно смотрели на меня и ничего не делали. И я решилась. «Я ее забираю», – объявила я заведующему отделением. Он посмотрел на меня как на ненормальную. «Да вы, – говорит, – не довезете ее. Больная нетранспортабельна. Лучше оставьте ее здесь». «Оставить ее здесь подыхать? – спрашиваю. – Она уже задыхается!» Он пожал плечами. В общем, отвезла я ее в Третью клиническую, по-старому в Третью советскую. Врач-мужчина, позже я узнала, что это и был Николай Петрович, сказал: «Немедленно оперировать!» Гнойник вскрыли, все прошло благополучно. Николай Петрович сам наблюдал Наташу после операции, не отходил от нее. «Не понимаю, – говорил, – почему такое течение?»

– Но что все-таки было написано в заключении после вскрытия?

– Там написали, вот слово в слово запомнила, что «дефекты пищевода были причинены диагностическими манипуляциями». То есть когда Наташе вводили эту трубку, они порвали ей пищевод. И знали ведь это! Но никто и пальцем о палец не ударил, чтобы исправить, пока еще не поздно было. Если бы я раньше вырвала сестру из рук этих живодеров!

– Валентина Всеволодовна, я знаю, что был суд.

– Да, мне посоветовали подать в суд. Адвокат сказал, что я могу требовать компенсацию за потерю сестры. Но на суде те, кто подписывал результаты вскрытия, от своего первоначального заключения отказались. Конечно, на них надавили. И вот нет больше моей дорогой сестрички. – Она снова смахнула слезы.

Я вышла от Карповой в подавленном состоянии. Очень тяжело было слушать эту историю. И если в устах Марии Петровны она звучала достаточно схематично, почти как в учебнике о человеческом безразличии и непрофессионализме, то рассказ Валентины Всеволодовны был просто криком души.

Дома я приняла душ, поужинала йогуртом с мюслями и легла спать.

Утром я проснулась с таким чувством, будто кто-то гладит мои щеки горячим утюгом. Не открывая глаз, я повернулась на левый бок. Утюг, кажется, выключила. Я приоткрыла веки и сквозь ресницы увидела, как потоки солнечного света заливают комнату. Лениво потянувшись, я решила еще немного полежать в полудреме. Но нет, хватит, хорошенького понемногу. Я решительно встала с постели, подошла к окну и открыла шторы. Солнце светило вовсю, слышалось бодрое чириканье воробьев.

Я приняла контрастный душ, энергично растерлась. Теперь надо немного покачаться, чтобы не терять форму. Потом я пошла на кухню и стала думать, что бы такое состряпать на завтрак. Остановила выбор на яичнице с ветчиной. Пока готовилась яичница, я сделала салатик с помидорами, огурцами и зеленью. Салат я заправила оливковым маслом с лимонным соком. Но еще моя душа кофеманки требовала своего. Наконец трапеза была окончена. Я подошла к окну, села на подоконник, закурила и принялась анализировать факты по делу Сосновского.