– Ну, так уже издавна сложилось, – ответил, смущаясь, адъюнкт, – и все давно привыкли к тому, что господин профессор Миллер очень недолюбливает господина советника Шумахера, а тот в свой черёд ничуть не меньше недолюбливает господина Миллера, и поэтому меня в миллеровскую экспедицию взяли по очень большой случайности. Вот почему я везде, где могу, умалчиваю про своё знакомство с господином Шумахером и в особенности с его мнением о затеянной господином Миллером этой так называемой Великой Северной экспедиции. Господин Миллер, – продолжал адъюнкт, – считает, что давно уже пора нанести на карту побережье Ледовитого моря и испытать, где там можно ходить кораблям, и докуда им можно ходить, то есть соединяется ли Азия с Америкой или можно обойти вокруг Азии и тем самым найти короткий путь на Камчатку и к другим нашим тамошним владениям, и оттого будет большая выгода торговле. А Шумахер, тот напротив говорит, что это только слепая гордыня не позволяет господину Миллеру признать, что тамошние, то есть для нас с тобой здешние, моря скованы льдами столь крепко, что никому через них не пробиться, так что от всей этой миллеровской затеи будут одни только растраты государственной казне, и надо Миллера судить за это! Но, продолжал господин Шумахер уже только в частной беседе, во всяком безумии всегда можно найти крупицу пользы. И так же, говорил он мне, и здесь: в тех местах, в которые тебя посылает этот болван, имеется великое множество захоронений мамонтов, так почему бы тебе не попытаться отыскать там те недостающие фрагменты, то бишь кости, к нашему академическому скелету? Это было бы, он говорил, весьма полезно для науки. Вот я и готовлюсь к этим поискам, жду, пока земля просохнет.

– И жжёшь свечи, – сказал капитан. – Люди это видят, людям это непонятно, они ко мне приходят, говорят, ты по ночам не спишь, значит, затеял что-то недоброе. А тюрьма у нас стоит пустая! Так что увлекайся, да не очень!

Сказав это, капитан встал, поправил шапку, развернулся и, не прощаясь, вышел.

Когда он ложился в постель, Степанида заворочалась.

– Ты что, – удивлённо спросил капитан, – ещё не спишь, что ли?

Степанида тяжело вздохнула. Капитан строго спросил:

– О чём ты думаешь?

– О тебе, дурак! – сказала Степанида и заплакала.

Капитан стиснул зубы, молчал. Степанида немного поплакала и перестала. Капитан осторожно положил ей руку на плечо и сказал…

Ну да и мало ли что он тогда ей говорил?!

На следующий день, в пятницу, после поднятия прапора, капитан построил свою команду, так называемую вторую роту первый батальон (второго не было), и вывел их за головной лабаз, туда, где гауптвахта. Так капитан отомкнул замок, Ситников открыл дверь, и Пыжиков вышел на волю. Рожа у Пыжикова была ещё не совсем приличная, а в пятнах, то есть с фонарём, как это называется. Но капитан не стал об этом говорить, а только сердито вздохнул и велел ему и Ситникову, Ситников, конечно, старший, идти и снимать печать с питейни. И они пошли, а все остальные заступили кто на службу, кто на роздых. Через четверть часа Ситников и Пыжиков вернулись и доложили, что печать снята, люди довольны, буйных нет.

И так оно, кстати, после всю пятницу там было спокойно, и субботу, и, забегая вперёд, и в воскресенье тоже. То есть когда Ситников повёл туда своих, казаки к ним вязаться не стали. Но это было уже в воскресенье, а пока что, ещё только в пятницу, капитанова команда несла службу, а сам капитан, войдя в съезжую, увидел, что адъюнкт и Черепухин на месте, то есть за столом, а Шалаурова нет. Капитан спросил, где он. На что Черепухин ответил, что люди видели, как Шалауров шёл в питейню. Адъюнкт на это усмехнулся, но Черепухин сразу же сказал:

– А вот и нет! Никита Павлович не из таких. Никита Павлович пошёл туда по делу! Он будет искать там работников. Было опечатано, он не искал, а распечатали – и сразу же пошёл.

– И бог ему в помощь, – сердито сказал капитан. – А то сколько уже дней сидите, одну бумажку подписать не можете!

– Так что, – спросил адъюнкт, – Шалаурова сегодня здесь не будет?

На что капитан ответил, что, скорей всего, не будет.

– Вот и прекрасно! – воскликнул адъюнкт. – А то, смотрю, время уходит, а то я всё никак не приступлю к полевой практике.

– Какая ещё полевая практика? – настороженно спросил капитан.

– Та, которая проводится в поле, конечно, – ответил адъюнкт. – Погоды вон какие жаркие, кругом всё подсохло, значит, уже вполне можно начинать полевые практические наблюдения. Или, иными словами, изучать, какая тут у вас земля, из чего она сложена и что на ней растёт.

– Нет, – сказал капитан. – Я тебя за посад не пущу. Мало ли что там с тобой случится, а мне после отвечать.

– Но это очень важно, – возразил адъюнкт. – По возвращении в Академию я должен буду представить письменный отчёт о проделанных наблюдениях и показать образцы здешней натуры. И что я им покажу?

И он сердито посмотрел на капитана. Это ты на мамонтов нацелился, подумал капитан, после чего ещё подумал и сказал, что он в принципе может позволить господину адъюнкту выходить за пределы крепости, но только совсем недалеко и под охраной провожатого – Орлова.

Адъюнкт не стал на это возражать, а сразу начал собираться, то есть взял с собой маленькую лопатку, такой же маленький горный молоточек и, конечно, книжицу для записей. Ну а Орлов взял ружьё, и они пошли. Капитан велел им возвращаться к обеду, не позже, а сам подумал, что а как же, так они его и послушают! Ну да, тут же подумал капитан, ни к кому свою голову приставить нельзя, каждый живёт своим умом – и с этой мыслью он кликнул Черепухина, Черепухин, по его велению, достал ясачную тетрадь, и они сели её читать и проверять, где сколько чего с прошлого года осталось, а где и были недостачи.

Да только что там было проверять, когда и так было ясно, что весь нынешний, этого года ясак, ещё в январе был собран и отправлен на Якутск, и только один Илэлэк всё не едет и не платит! Вот какая он скотина, этот Илэлэк, сердито думал капитан, просматривая Илэлэковы подушные списки ясачных людей. Списков было три вместо пяти, то есть двух стойбищ сразу не хватало, а в трёх представленных в каждом не хватало по чандалу, то есть по семье, да и в каждой семье… Ну и так далее. Капитан нахмурился, велел подать прошлогодние списки. Черепухин подал. Капитан начал сличать, порыкивать.

– Звать его или не звать? – спросил Черепухин.

– Звать, конечно, – сказал капитан. – Надо же когда-то это решать.

Черепухин вышел на крыльцо, кликнул Козлова и велел ему позвать Ефимова, и срочно. Капитан молчал, посапывал, сличал списки, ставил птички. Черепухин усмехнулся и сказал, что Ефимов не придёт. Капитан ничего на это не ответил, поставил ещё птичку, встал и заходил по горнице.

Вскоре пришёл Хрипунов, поздоровался, увидел списки и нахмурился.

– А где твой Ефимов? – спросил капитан.

– Я за него, – ответил Хрипунов. – Ефимов захворал. Не ходит.