А: Мужики обо всем рассуждают с высоты своего пениса.

К: Простите, но обычно женщины забираются на эту высоту.

А: Я образно.

Ж: Женщины забираются, а мужчины рассуждают.

А: Кофе не измена.

К: Прощена.

– Как вы себя чувствуете? – все еще держался за стакан с коньяком Герман. – Что это было? Привязанность? Неуверенность? Алкоголизм? Последнее вряд ли. Впервые за последний месяц добрался до коньяка. Усталость?

– Легко, только иногда усталость не дает взлететь, – ответила и на его вопрос Саша.

– А в театре?

– Дома.

– Хороший ответ. Врете?

– Актрисы не врут, они играют. Иногда чувствовала себя зрительским креслом, когда не шло, не игралось… Часто подвешенным занавесом, декорацией, когда выступаешь на трех ролях, софитом, если на горизонте забрезжит главная роль, мечта хватала за руку настроение и тащила наверх. Сцена – это горизонт, приятно его достичь и пройтись.

– Надоело играть на вторых ролях?

– Еще бы. Вы даже не представляете насколько. Будто стоишь за занавесом, как за занавеской, пока кто-то занимается сексом на сцене с твоей мечтой.

После этих слов глаза Саши ушли от моих. Она впала в задумчивость. Герман понял, куда уносили Сашу мысли. «Слово «театр» было решающим». Саша вспомнила свою обитель.

Театр был старинный, с родословной, с династиями артистов, скрещенных по всем законам жанра, так чтобы ни один отпрыск не пропал даром, ни одно зернышко не упало мимо сцены и дало какие-«никакие» плоды. Природа отдыхала на декорациях, зрители на креслах. Дух прошлого поселился в его драматических стенах. Это было видно по фотографиям великих лицедеев, провожавших зрителей в фас и в профиль, пока те шли от вешалки к залу. Великие смотрели свысока на очередь к искусству. Актеры подмигивали всякой сипатичной девушке и улыбались дамам, актрисы кормили томленым молоком своих белков и декальте узнававших их мужчин. На женщинах актрисы не задерживались, отпускали, хотя те подолгу не хотели отходить. Так и не сумев понять, чем они смогли купить мир, они со вздохом выказывали свое восхищение и тихо передвигались дальше, предаваясь закулисному шепоту, который надо было накопить, прежде чем закричать «браво» на поклоны актеров. Все были одеты в трепет. Скидывая с себя зимы и осени и сдавая их в гардероб, на самом деле зрители так или иначе облачались в невидимые наряды придворных дам и кавалеров и чувствовали себя в них непривычно, не дома.

Театр невольно подтягивал их на новый уровень отношений. Кричать здесь позволялось только артистам на сцене. В остальное время они, словно зрители, тоже шептались, перелистывая интрижки и сплетни.

Три звонка, занавес, действие. Действие на сцене будило бездействие зрительских чувств. «Не спите – замерзнете».

В антракте все продолжали шептаться, уже увереннее и громче, как едва разлитое шампанское, что уже холодило их ладошки. Великие продолжали рассматривать публику, но уже без особого интереса. Хотелось новых ролей. Чтобы охлажденные ладошки зрителей вдруг вспотели и начали летать в воздухе, врезаясь друг в друга аплодисментами в финале пьесы.

Разговор уводил с кухни в спальню и обратно, из спальни в зал, в зрительный зал, на сцену, оттуда в гримерку, снова в зал, в прихожую и на улицу, в театр, к огням, к людям, к творческой суете.

– Разве творчеству нужен спрос?

– А вы захотите играть без публики?

– Это грустно.

– Как театр – это договор между актером и зрителем, так же и роман – договор между писателем и читателем. Одним или несколькими. Чем лучше он составлен, тем больших читателей он устроит, тем веселее издателю. Я замолчал, хотя в душе уже стояли в правильном порядке слова. Писатель открывает источник в душе читателя: чем глубже скважина, тем чище вода, все хотят пить чистую воду, все хотят воду артезианскую, все жаждут ощутить ее на языке. Язык как физика, как математика и двигает жизнь вперед. Его проблема в том, что он болтлив, он постоянно тасует слова, словно искусный шулер, ты не знаешь, в какой момент он тебя подведет, обманет. Как бы красиво он ни говорил, его главная задача – запутать.

– А как же быть с Давидом? – вмешалась в порядок слов Саша.

– Жена его простит, по сценарию.

– Я имею в виду мне.

– Это уже мои проблемы. Я Давиду шепну за Викторию словечко.

– Забавно. Тогда еще один вопрос: если жена – это Хуана, то кого же олицетворяет бык?

– Бык – это прототип свободы.

В мыслях не было стройности, она особо была и не нужна. Текли себе медленно лишь бы реки, а не канализация, лишь бы впадали в море, а не на очистные сооружения. Вот появились на поверхности теплые руки жены, которые гладили что угодно, только не меня. Чего не хватило нашему браку? Ласки, – сказал бы я. Мужества – она. После развода мы зашли с ней выпить кофе:

– Что у меня теперь есть, кроме моей свободы и нашего ребенка? Чашка кофе и два высших, мужчина растворился в них, как сахар. «Да, наличие двух высших отнимает высшие силы», – подумал я, она продолжала: – Сладость осталась только на губах, вспоминай и наслаждайся. Бывшая жена помешала ложкой кофе и представила, как он тонет в круговороте, который она создала. Я прямо почувствовал, что начинаю тонуть. Я знал железное правило: если ты попал в воронку, набери воздуха, нырни как можно глубже и оттолкнись от дна. Заказал себе вина, нащупал дно. Скоро вышел сухим из сухого.

«Почему она меня не спрашивает о моей жене, неужели ей до сих пор неинтересно? Спросила бы: вы изменяли своей жене?» О своей бывшей Герман думал немного. Чем теперь занимается она: скорее всего мониторит жизни своих бывших. Просто так, от нечего делать, от нечего делать с настоящим.

Конечно, ей хотелось большой любви, но чаще попадалась мелочь. Она снимала ее с крючка и бросала обратно в море людей – пусть растет, пусть мужает.

– Вы ей изменяли?

– Допустим.

– Зачем?

– Скорее всего, я ее разлюбил.

– А может, она вас?

– Может. Иначе бы не мстила. Скоро жена заплатила мне той же валютой.

– А любовницу любили?

– С ней было сложнее. Любовница – как независимая республика, которой очень хотелось, чтобы признали. Хотя бы одно государство признало ее. Я не стал им. В результате дипломатические отношения разорваны. Оставались спорные территории вроде Курильских островов, где можно было дать краба японцам, но память о Второй мировой, как Тихий океан, не утихала. И вряд ли утихнет. На этих спорных островах: секс и одиночество, мы и встречались время от времени. С ней было интересно, как интересно с новой женщиной до тех пор, пока она не захочет потерять ту самую независимость, за которую, на самом деле, ценят любовниц, сказав: «Почему бы нам не жить вместе», и тут же последуют сравнения с другими счастливыми островами и полуостровами. «Мы так не договаривались», – скажет он. Потом она помыкается, помыкается, как Таврида, и вернется в семью, на Родину. Одними интересами людей в материк не соединить. Так и плаваешь от одного острова к другому, пока самого не засекут пограничные службы. Начнутся слежка и допросы. Главное на допросе никогда ни в чем не признаваться, это верный путь к поражению. Не надо торопиться с белым флагом, тем более если вы все еще на нем спите вместе. Пройдет немного времени, пока оба поймут, что пора.