что утаивалось от подруги. Вынужденно. Иначе был риск потерять Руфь и Бадди навеки.

Атланта, Джорджия

2009

Краткость отцовского жизнеописания слегка разочаровала, но не удивила Руфи. Преуменьшить свои многочисленные достижения было вполне в его духе. Он даже не упомянул, что некогда был футбольной звездой. Руфи хранила все вырезки из бирмингемских газет: «Однорукий квотербек приводит школьную команду к чемпионству штата».

Отец умолчал о многом. Он не счел нужным сказать, что основал собственную ветеринарную лечебницу, в которой теперь было восемь врачей и двадцать с лишним сотрудников. Даже своей единственной дочери он не поведал о том, что много лет выделял деньги на лечение увечных солдат, и она узнала о том лишь после того, как Ассоциация ветеранов зарубежных войн присудила ему награду. Отец не сказал, что, несмотря на свою инвалидность, с отличием окончил университет. Только от матери Руфи об этом узнала. К ней часто подходили совершенно незнакомые люди и говорили добрые слова об ее отце, который им помог. На вопрос, почему он никогда о том не рассказывает, отец ответил: «Милая, да я уж как-то и забыл».

Отец постоянно ссужал деньгами всякого встречного-поперечного, излившего душещипательную историю, и никогда не отказывал в помощи животным по причине безденежья их хозяев. Мать говорила, это фамильная черта Тредгудов. В Великую депрессию тетя Иджи кормила всех бедняков в округе.

По словам матери, Бад, ко всему прочему, был ужасный врун. Вот что она рассказывала:

– Твой отец врет, даже когда проще сказать правду. Нынче утром в клинике я зашла в туалет и учуяла табачный дым. Бад, говорю, ты куришь, хотя обещал бросить? Он смотрит мне в глаза и отвечает: «Я не курю, это запах кошачьей мяты». Я знаю, говорю, как пахнет кошачья мята, отнюдь не табаком. А он мне: «Это редкий сорт, который доставляют из Индии».

– Да уж, папа умеет сплести небылицу! – рассмеялась Руфи.

– О да, это у него от тети Иджи. Вот уж кто мастер на всякие басни. Бывало, насочинит невесть чего, да еще на полном серьезе. Однажды кто-то из приятелей-охотников отдал ей старое облезлое чучело оленьей головы, которое она тотчас повесила в кафе и всех уверяла, что это чрезвычайная редкость – двухсотлетняя сибирская антилопа. – Пегги усмехнулась. – Она была горазда на всякие чокнутые проказы. Мать мне рассказывала, что однажды Иджи пробралась в дом преподобного Скроггинса, когда там устроили стирку, и украла его исподнее. Кальсоны и рубашку набила соломой, сверху приладила шляпу и в церкви усадила чучело на переднюю скамью слушать воскресную проповедь. Она обожала такие выходки.

Характер у нее был тот еще, и сейчас я думаю, что она просто опередила свое время. Иджи была независимой задолго до всяких женских движений. Она имела собственный бизнес и всегда поступала по-своему. Никто не мог ей указывать, как и что делать, кроме твоей бабушки Руфи. Вот ее она слушалась. Помнится, одно время Иджи крепко выпивала и в клубе просиживала за картами до первых петухов. Не знаю точно, но, похоже, Руфь хорошенько ее приструнила, ибо она быстро взялась за ум. По-моему, с той поры Иджи носа не казала в Ривер-клубе.

– А какая она была, бабушка Руфь?

Пегги посмотрела на дочь и улыбнулась.

– Вы с ней очень похожи. У тебя такие же густые волосы, только чуть светлее. Она была темная шатенка. Высокая, как ты, стройная и красивая. И очень милая. В приходской школе она вела уроки по Священному писанию, все мы ее просто обожали. – Пегги вздохнула. – Умерла совсем молодой. Всего сорок два года. Так жаль. На похороны пришел весь город. Иджи и твой бедный папа были безутешны. Довольно скоро он уехал в колледж, это помогло ему отвлечься. А вот тетя Иджи, по-моему, так и не оправилась.

– Как же так?

– После смерти Руфи кафе еще некоторое время работало. Иджи обещала подруге проследить, чтобы твой папа окончил школу. Но после его выпуска она навсегда закрыла кафе и перебралась во Флориду.

– И больше в Полустанок не приезжала?

– Насколько я знаю, нет, разве что на чьи-нибудь похороны. Однако Иджи есть Иджи, во Флориде она завела много новых друзей. Вот только такого неповторимого друга, как твоя бабушка, у нее, наверное, уже больше никогда не было.

Прощание с Нинни

Полустанок, Алабама

1986

Дот Уимс позвонила во Флориду и первой сообщила Иджи и Джулиану о только что полученной новости: их невестка Нинни Тредгуд скончалась. На другой день брат с сестрой выехали в Алабаму для организации похорон. Оба печалились. Нинни, жена их старшего брата Клео, была славная женщина, которая смотрела на жизнь чуточку иначе, нежели все другие. Во всем она видела только хорошее и со всеми дружила.

После недолгой панихиды Нинни упокоилась на семейном участке Тредгудов, на погосте за старой баптистской церковью. Кроме Иджи и Джулиана, проводили ее еще несколько других старожилов. Из Бирмингема приехали Опал Баттс и Онзелла, жена Большого Джорджа, с дочерью. Дот и Уилбур Уимс прибыли из Фэрхоупа, а Грейди Килгор с женой Глэдис из Теннесси. Сын преподобного Скроггинса Джесси Рэй, ныне проповедовавший в Бирмингеме, отслужил панихиду. Обезлюдевшие городские дома и заколоченная церковь навевали тоску. К счастью, бывшая соседка Нинни по району Гейт-Сити всех пригласила к себе на небольшие поминки. Посидев за столом, все перешли на веранду и пустились в воспоминания о Нинни и добром старом времени, когда еще не закрылась сортировочная станция.

Вечерело. Первыми уехали Джесси Рэй Скроггинс и его жена. Глэдис Килгор сказала, обращаясь к Иджи:

– Скверный способ отметить Пасху прощанием с милой старушкой Нинни.

Иджи еще не знала, что в апреле 1988 года вновь приедет в Полустанок, чтобы похоронить здесь брата Джулиана. А в тот день перед возвращением во Флориду она еще раз наведалась на старое кладбище и кое-что положила на могилу Руфи. Это была пасхальная открытка с надписью:

Всегда помню.

Твоя подруга,

Заклинательница пчел

Неожиданный оборот событий

Бирмингем, Алабама

10 февраля 2010

Пословица «Пока и мы человеки – счастье не пропало» доказала свою истинность, когда жизнь Эвелин Коуч, женщины далеко за сорок, страдающей лишним весом и депрессией, приняла неожиданный оборот. Настолько неожиданный, что никто, а уж тем более сама Эвелин, не мог и предположить, чем оно все закончится.

Незапланированный поздний ребенок, она была единственным произведением равнодушной матери и безразличного отца. Полное отсутствие родительской любви всегда заставляло ее чувствовать себя лишней.

С самого детства Эвелин была стеснительной и неуверенной в себе. Если