Потом уже я узнала, что зимой в крепости страшно скучно. Людям начинают сниться невероятно красочные и необычные сны, а любое событие, будь то новый роман, любовный треугольник или изменение в меню, становилось поводом для обсуждения.

Мы исключениями не стали. В тот же день, ещё до полудня, я оказалась на стуле позора у старика Рахаила. Тогда он, правда, для меня был ещё не стариком, а мастером Рахаилом, почтенным рыцарем, волшебником и весьма пугающим человеком. Он спросил, о чём я думала, и думала ли вообще, когда лезла в чужую кровать. На это я разрыдалась и сказала, что думать я ни о чём не думала, а вместе спать теплее.

Рахаил в сердцах назвал меня дурой, и следующий час вытирал мне текущий нос и пытался успокоить, мол, жизнь не заканчивается, ничего такого уж страшного я не совершила, и может быть, меня ещё вернут в Альдари и не сгноят в их дыре. А если и не вернут, раз я сама сюда попросилась, то тоже ничего страшного. Вот он уже почти двадцать лет тут живёт. А может и даже больше. Главное — он жив и доволен.

Позже я поняла правоту его слов, а тогда я рыдала так, что просморкала ему все три платка, наволочку, а потом ещё пришлось на два дня закрыть храм.

К концу дня я чувствовала себя чем-то вроде выжатого лимона и мумии из храма Нагани. Личное дело Камы я придержала у себя, чтобы выгадать немного времени. Я рассудила, что Рахаилу, если она успеет провести пару молитв и получить от него комнату в жилом доме, будет не очень удобно рвать, метать и приказывать мне отправить девочку на первом же поезде в Лиду.

Перед ужином Рахаил велел мне отнести дело к нему в кабинет. Я решила, что он всё знает, выдохнула и сделала, как велено. Между ужином и молитвой он, видимо, дело прочитал, потому что явился в храм злой, как тысяча дэвов. Я сразу поняла, что он пришел по мою душу, велела Камалин дочитывать стих, и на ватных ногах и под весом любопытствующих взглядов вышла за стариком в комнату настоятельницы каяться.

Волшебник, которому прописали френеатрическую лечебницу, это плохо. Больной волшебник опасен. Мало ли, что он сотворит во сне или провалившись в омут беспамятства среди бела дня. Может быть, просто помашет руками, а может быть, убьёт кого, пока ему видится прекрасный цветочный луг и белые кролики в цветущих садах Элени. Хуже только волшебник, которому прописали лечебницу психиатрическую, потому что это значит, что шансов вылечиться у волшебника нет, и, в отличие от простого человека, из психиатрической лечебницы он уже не выйдет.

Я не очень понимала разницу между френеатрией и психиатрией. По сути они были одним и тем же, а название “френеатрия” придумали, чтобы не очень пугать волшебников и чтобы они не бегали от лечения. Мол, вы не сошли с ума, у вас лишь лёгкое расстройство разума, которое, разумеется, вылечат умные врачи-френеаторы, которые совсем-совсем не страшные психиатры, которые спят и видят, как бы лишить вас голоса, накормить таблетками и спрятать за семнадцатью замками.

Не знаю, как волшебников, а вот простых людей эти гении в белых хламидах напугали точно. Почему это волшебников лечат, а простых людей отправляют к тем, кто не лечит?

В общем, Рахаил злился, что я подставила его прямо перед зимовкой — и был совершенно прав. Я попыталась объяснить ему ситуацию с матерью-настоятельницей, что у девочки трагедия и что Унанита сама сошла с ума и отказалась её лечить, и что у Камы никого не осталось, кто о ней толком позаботился бы, и что не такая уж она и опасная, и что не так уж страшно болеет, точно не страшнее меня, а как болела я, Рахаил помнит, я только по коридорам ходила во сне и орала.

Поэтому я знаю, что я делаю и у меня всё под контролем.

— Майка, зачем тебе голова? — пожевав усы, спросил старик.

— Не зачем, — честно ответила я. — У меня от неё только проблемы.

Рахаил несколько секунд смотрел на меня, похлопывая свёрнутой папкой по ладони.

— Под твою ответственность, — наконец, буркнул он и, резко развернувшись, ушел.

Я смотрела ему в спину, пока она не пропала в темноте. Потом шевельнулась — и едва не упала, потому что силы меня покинули, а ноги стали ватными. Меня едва хватило снять хламиду, бросить храм как есть и дотащиться до комнаты.

Андар уже был здесь и, сидя в кресле у окна, читал. Это кресло он сделал сам, и оно вместе с кроватью занимали практически всё место в комнате, что было неудивительно: в этих клетушка полагалось жить по одному. Но где регламент, а где реальность, и Рахаил на многое закрывал глаза, если оно не мешало работе.

— Ты выглядишь ужасно, — Ан отложил книгу и, когда я подошла, наклонился вперёд. Сил у меня сопротивляться не было, так что он легко посадил меня на колени. Я поёрзала, обняла его голову и запустила пальцы в кудрявые волосы.

— Так плохо?

— Просто ужасно.

— Это из-за поездки или ученицы? Зачем её вообще прислали?

— Дрязги старших сестёр, — не стала скрывать я. — Они решили подгадить махом сразу и мне, и друг другу, и матери-настоятельнице.

— Скинув на тебя эту девчонку?

— Да, — я немного поколебалась, но призналась. — Она болеет. Как я. Только ещё калечит себя во сне, как сказала Играс.

Мы помолчали. Андар прекрасно знал, что это за болезнь “как я”. Хотя формально я прошла лечение у Унаниты и была признана комиссией в Алахаде совершенно здоровой, ничерта я не была здоровой. Аниону до сих пор время от времени приходилось выдавать мне снотворное.

…и все мы прекрасно знали, что скорее всего, когда Бег и Анд уедут, моё состояние ухудшится, я снова буду бродить по коридорам во сне и пугать соседей.

— Настолько всё плохо? — Андар убрал с моего лица несколько растрепавшихся прядей. Я мысленно отметила постричься после отъезда ребят. Всё равно надо будет как-то заглушить боль, вот и займусь хоть чем-то.

— Угу, — подумав, я всё же не стала вываливать ему все детали, все мои обиды на родственницу Камы и на то, что с ней случилось. Во-первых, это не те вещи, о которых треплются с теми, кто не член сестринства… точнее, всё равно не поможет, во-вторых, Андар расстроится из-за случившегося не меньше меня.