коменданту крепости, уважаемому и очень разумному мастеру Рахаилу, а тот вывалил ему своё мнение на голову. И мой собеседник, как человек не очень разумный, пошел искать другие пути, а другие пути, не орденские, на этом берегу я.

И ведь даже не понимает, как ему повезло! Рахаил за просьбы съездить в Берлогу мог бы велеть собирать барахло и валить в Мейнд на первом же поезде.

— Но Марий не мог взять и всё бросить! Понимаете, у него дома семья, дети, жена, вся жизнь! Да, он странный человек со своими идеями о башнях богов и гибернийском телеграфе, но он никогда не ставил свои фан… идеи выше семьи.

Мне стало невероятно душно, и я потянула воротник куртки. Легче не стало. Что я могу ему сказать? Ничего. Каждый год я слушаю это “нет, он не мог”. Мог. Каждый из этих “не мог” думает, что умнее этих глупых орденцев с их запретами, и уж точно умнее дылды-жрицы с её страшилками о лесе, октуда не вернуться.

— Слушайте, как вас зовут?

— Зуват.

— Хорошее имя, Зуват. Так вот, весной я вам говорила, что в лес соваться запрещено?

— Да, вы говорили… — ещё бы я не говорила! Каждую новую группу я заставляю слушать правила обитания на этом берегу. В крепость без приглашения или пропуска не заходить, алкоголь не пить, драк не устраивать, по озеру не плавать, в лес не ходить. Вот что сложного в последнем пункте?!

— Ваш товарищ меня не послушал. Мне очень жаль и всё такое, но он останется там, где останется. Это его выбор. Предупредите его близких, что искать мужа-отца бесполезно.

— То есть как — бесполезно? Что это за место такое, что человек в него зашел и не хочет выходить! Вы ещё скажите, что я тоже не вернусь!

— Не вернётесь, — кивнула я и взяла его за плечо. Да уж, в такие моменты хорошо быть ростом до потолка. Люди науки всегда становятся куда понятливее, когда над ними кто-то возвышается. — И если не хотите, чтобы охотники принесли уже ваши слова, что вы нашли себе новый дом, сворачивайте палатки и убирайтесь отсюда. Представьте, что ваш друг ушел в Туманы, — я надеялась, что правильно вспомнила, как называется место, где в Мейнде рождалась вода. — Вы бы стали требовать, чтобы кто-то пошел искать вашего друга в них? И пошли бы сами?

— Но это не Великие Туманы!

— Это место ещё хуже.

Продолжать разговор я не стала, развернулась и ушла. Каждый сраный год я по весне рву глотку, зачем-то рассказывая этим идиотам об опасности. О том, что в лес или на озеро им нельзя. Никак. Даже на опушку, даже немного погулять. Потом рассказываю, почему нельзя спасать ушедшего в лес. Вот почему они с первого слова верят про озеро, но не верят про лес? Чем озеро страшнее леса? Я посмотрела на Магду. Та уже уходила. Она двигалась к лесу так ровно, так быстро, как будто летела, не касаясь земли, а сухая трава проходила через неё. Я знала, что у Магды есть две ноги, на которых она ходит, но никак не могла отделаться от тревожного ощущения, что нельзя отводить от неё взгляд: моргнёшь — и где она окажется через мгновение?

Я решительно отвернулась, пытаясь отделаться от мерзкого ощущения, что Магда у меня за спиной и дышит мне в затылок.

Почему люди такие глупые. Вот ни у кого нет вопросов, почему нельзя выходить на улицы Норнала, если звонит колокол. Здесь-то почему по-другому?

4

Птица парила над Берлогой. Деревья уже лишились большей части своей листвы, из-за перевалов дул холодный ветер, но снег ещё не выпал. Лес стоял голый, влажный, неприглядный. Как люди, если их разом заставить снять их одежду, которая прикрывает животы и сутулые плечи, подумала птица. Но эта мысль не надолго задержалась в её птичьей голове. Птица подняла взгляд к Извечному Огню. Солнечная танцовщица замедляла свой танец, и на землю падало все меньше тепла и света. Увы, но даже боги могут уставать.

Внизу, между чёрными домами в огне редких ламп неуклюже суетились люди. Зима наступала, и они всё больше впадали в сонную прострацию, все неохотнее двигались и работали. Птица даже с высоты слышала оклики Магды. Этот голос пугал. Птица знала, что глаз у Магды острый, и она сразу заметит парящего в высоте незваного гостя.

Но, к счастью для птицы, cтаросте было не до неба. Магда злилась и подгоняла своих нерадивых залежников. Те, как сонные сурки, неуклюже толкались, роняли деревянные ящики и инструменты, мешали друг дургу, чем вызывали лишь новые приступы ярости у хозяйки. Птица чуть снизилась. Староста, подобрав юбки, влезла на крыльцо своего дома и скрылась в сенях. Следом за ней пара сонных мужиков, два раза промахнувшись, впихнули длинный ящик.

Птица камнем рухнула вниз и пронеслась над плечом невысокого рыжеватого мужчины, набивавшего стружкой тюфяк. Его взгляд был рассеяным, а мозг засыпал. Не как летом, когда он пришел сюда и понял, что не хочет уходить, а совсем. Он чувствовал, что засыпает, и мозг едва мог бороться с окутывающим его коконом из усталости, сна и чар. Остатки мыслей едва хватало, чтобы понимать, что ему приказывает его хозяйка, сопротивляться которой он уже не мог.

Птица клюнула его в ухо. Человек вздрогнул, рассыпал стружку и затряс головой. Птица сделала круг и задела его крылом. Мужчина схватился за голову, словно только что проснулся. Птица села ему на плечо, клюнула в ухо, отгоняя остатки дремоты, и снова взлетела. Присела на забор и помотала клювом. Мужчина несколько мгновений смотрел на птицу, потом бросил тюфяк и, неуклюже переваливаясь, побежал к лесу.

Его ухода никто не заметил, только один из деревенских, лениво набивавший на пару с рыжим тюфяки, медленно повернулся в сторону беглеца, открыл рот и не закричал. Он рассеяно и очень медленно оглянулся на брошенный тюфяк, словно не понимая, куда делся его товарищ, подобрал недоделку и принялся её набивать.

Беглец, задыхаясь и переваливаясь, выбежал из деревни. Путь шел под горку, и он быстро добежал до подрубленной опушки за ручьём. Птица уже ждала его на одной из веток.

— Куда дальше? — хрипло выдохнул рыжий. Птица молча соскользнула с ветки и вывела беглеца на подмёрзшую дорогу. Убедившись, что он всё верно понял и побежал в нужную сторону, птица вспорхнула над деревьями и распалась туманом.

Моё сознание вернулось ко мне, и я с шумом вздохнула, приходя