Ее рука отодвинулась от глаза – на кончике среднего пальца лежал крошечный диск, формой и размером напоминавший знакомые Роберту контактные линзы. Ничего другого он не ожидал, но… наклонился и посмотрел. И увидел, что это не прозрачная линза. В ней кружились, собирались цветные искорки.

– Я ее запустила на максимальную безопасность, иначе бы ты не увидел огней. – Линзочка затуманилась, потом стала морозно-белой. – Ой. Питание подсело. Но идею ты понял.

Девочка вставила линзу обратно в глаз и улыбнулась деду. Правый глаз у нее заволокло огромным бельмом.

– Тебе надо свежую взять, милая, – сказала Элис.

– Да нет. Сейчас согреется и до конца дня вполне будет работать. – И действительно, бельмо рассасывалось, из-под него проявлялась темно-каряя радужка Мири. – Как тебе, Роберт?

Довольно грубая замена тому, что я могу делать, просто читая обзорную страницу.

– И это все?

– Ну, нет. Я думала, мы прямо сейчас можем дать тебе одну из рубашек Боба и коробку контактов. Фокус в том, чтобы научиться ими пользоваться.

Полковник Элис сказала:

– Без определенного контроля это будет как телевизор прежних времен, только куда навязчивее. Мы не хотим, чтобы тебя захватили, Роберт. Как тебе такой вариант: я найду тебе какую-нибудь тренировочную одежду и коробку контактов, о которых говорила Мири, а ты тем временем подумай насчет того, чтобы походить в Фэрмонт.

Мири наклонилась вперед и улыбнулась матери:

– А спорим, он уже через неделю носить будет? И не нужна ему эта школа для дураков.

Роберт благожелательно улыбнулся через голову Мири.

Предложения о работе действительно были. Сведения о его возвращении проникли в сеть, и ему написали из двенадцати университетов. Но в пяти письмах были просто приглашения выступить, еще в трех – приглашения на семестровые мастер-классы. Остальные – от школ далеко не первого ранга. Не совсем те приветствия, которых мог бы ожидать один из «литературных гигантов века» (цитируя критиков).

Они боятся, что я все еще слабоумный.

Поэтому приглашения Роберт отложил и стал писать. Он покажет маловерным, что не утерял прежней остроты, и добьется признания, которого заслуживает.

Впрочем, на поэтическом фронте особых успехов не было. Как и на многих других фронтах. Лицо у него стало молодым, и Рид говорил, что такой полный косметический успех – редкость, что Роберт оказался идеальным объектом для «процесса Венна-Куросавы». Чудесно. Но движения оставались судорожными, а суставы все время ныли. И особо унизительно, что ночью несколько раз надо было вставать в туалет помочиться. Это уж точно было напоминанием Рока о том, что он старик.

Вчера Вебер приходил последний раз. У этого человека был менталитет прислужника, что вполне отвечало его роли. Наверное, мне будет его недоставать. И не в последнюю очередь из-за того, что каждый день теперь появится лишний пустой час.

На поэтическом фронте продвижение казалось особенно медленным.

Для Роберта сны никогда не были серьезным источником вдохновения (хотя в нескольких известных интервью он утверждал обратное). Но и попытки творчества в полном бодрствовании – последнее прибежите приземленных умов. Для Роберта Гу самым творческим моментом бывало пробуждение после хорошего ночного сна, перед переходом к дневному бодрствованию. Этот момент был столь надежным источником вдохновения, что когда с писанием случались трудности, он выходил вечером пройтись по пешеходному маршруту, заполнить ум противоречиями момента… а на следующее утро спросонья пересматривал, что знал. Потом, в восприимчивой свежести нового сознания, к нему приходили ответы. В свое время в Стэнфорде он описывал этот феномен философам, служителям религий, убежденным естественникам. У них находилась сотня объяснений – от фрейдистской психологии до квантовой физики. Но объяснения не были ему важны: «переспать с этой мыслью» оставалось для Роберта действенным методом.

И теперь, выйдя после долгих лет из состояния слабоумия, он не утратил утренней остроты восприятия. Однако и его контроль над процессом был так же неточен, как и раньше. Иногда по утрам на ум приходили идеи для «Тайн того, кто вернулся» и пересмотра «Тайн умирающего». Но поэтических подробностей в этих утренних мозговых штурмах не было. Идеи – да. И концепции тоже были, детализированные до поэтических строительных блоков. Не было слов и фраз, которые преобразовали бы идеи в красоту. Возможно, тут нет ничего страшного – пока. В конце концов, заставить слова петь – чистейший, высший дар. Не следует ли ожидать, что и вернется он последним?

А тем временем утро за утром пропадало зря в ненужных озарениях. Подсознание стало предателем: его заворожило, как это все делается, захватили технологии и математика. Днем, бродя по своей обзорной странице, Роберт постоянно отвлекался на темы, не имеющие отношения к искусству. Однажды он целый день потратил на «введение в конечную геометрию для детей» – о Боже! – а на следующее утро в качестве озарения пришло решение одного из трудных упражнений.

Дни текли в гнетущей скуке, бесконечном поиске нужных слов, в попытках борьбы с манящей обзорной страницей. Вечера – в осаживании Мири и обороне от ее попыток вставить ему в глаза посторонние предметы.

И наконец-то утреннее озарение пришло на выручку. Просыпаясь навстречу дню, хладнокровно думая о своем провале, он заметил за окном зеленый можжевельник, заметил двор, окрашенный пастельными тонами. Снаружи был мир! И миллион различных перспектив, с которых его можно рассматривать. Что он делал раньше, когда на пути образовывался завал? Делал перерыв. Надо было заняться чем-нибудь другим, почти чем угодно. Пойти снова «в школу» – это даст избавление, в частности, от Мири. И откроет ему новые, пусть даже более узкие перспективы.

Да и Элис обрадуется.

Хуан Ороско любил ходить в школу с близнецами Рэднерами. Фред и Джерри – Плохое Влияние, зато лучшие геймеры, которых Хуан знал в реале.

– У нас на сегодня затеяна отличная афера, Хуан, – сказан Фред.

– Ага, – подтвердил Джерри, улыбаясь так, как всегда улыбался в тех случаях, когда готовилось что-нибудь по-настоящему смешное или противозаконное.

Они шли обычной дорогой вдоль канала для сброса паводка. Бетон высох и побелел, как кость. Канал вился по долине позади района Меситас. Холмы были покрыты хрустальной травой и мансанитой, впереди виднелась купа падуболистных дубов. А что еще могло расти в графстве Северный Сан-Диего в начале октября?

В реальном мире, по крайней мере.

Ущелье не было мертвой зоной. Вовсе нет. Служба контроля наводнений поддерживает местность в усовершенствованном виде, и общедоступный слой был не хуже, чем на городских улицах.

Хуан в ответ на слова братьев только пожал плечами и повел рукой. Это было достаточным намеком для носимой «Эпифании». Наложенное изображение изменилось на мир из «Опасного знания» Гачека: мансанита перетекла в чешуйчатые щупальца. Дома по краям ущелья стали большими, сложенными из грубых бревен, с развевающимися знаменами. Впереди возвышался замок, родовое гнездо Великого Герцога Хови Финна (в реале – местного парнишки, который больше других делал для поддержки этого круга верований). Близнецов Хуан переодел в кожаную броню Рыцарей Стражи.