увидела, что даже минуты не прошло. Я продолжила перечислять людей, которым Господу стоило бы уделить больше внимания, животных, которых он благословил и как-то не очень. Вскоре я отвлеклась, мысли улетели далеко, и я обнаружила, что уже не молюсь, а вспоминаю, что вчера показывали в моем любимом телешоу.

– Похоже, это невозможно, – доложила я матери.

Она была на кухне, цедила использованное масло в пустую бутылку. У мамы была привычка высовывать язык, когда она что-нибудь наливала. Годы спустя, в ванной, наполняя мылом дозатор, я поймала в зеркале свое отражение, и оно меня поразило. То, чего я боялась – стать копией своей матери, – происходило физически, вопреки моей воле.

– «Человекам это невозможно, Богу же все возможно», – ответила она.

– Евангелие от Матфея, глава девятнадцатая, стих двадцать шестой.

Всю мою жизнь мама гоняла меня по библейским цитатам. Иногда те были редкими, настолько редкими, что мать наверняка сама сверялась с текстом, прежде чем меня спросить, но я гордилась тем, что угадывала верно. Даже теперь время от времени эти фразы случайным образом всплывают в памяти. Я могу стоять на бензоколонке или прогуливаться по коридорам универмага, и кто-то скажет: «Вкусите, и увидите, как благ Господь! Блажен человек, который уповает на Него!» И я отвечу: «Псалом тридцать третий, стих девятый».

– Что есть молитва? – спросила мама.

Вопрос застал меня врасплох. Я стояла там, пялилась на мать и ждала от нее подсказки. Тогда я относилась к своему благочестию так же, как и к учебе, – скрупулезно. В восемь лет я за лето прочла Библию от корки до корки – подвиг, который, по ее собственному признанию, оказался не под силу даже моей матери. Превыше всего я хотела быть хорошей. И чтобы путь к этому добру был ясным и четким. Подозреваю, что именно поэтому я преуспела в математике и естественных науках, где правила расписаны шаг за шагом, где, если выполнить все положенные действия, результат окажется именно тем, на который рассчитываешь.

– Если живешь благочестивой жизнью, чистой жизнью, тогда все твои поступки могут считаться молитвой, – сказала мама. – Вместо того чтобы пытаться молиться дни напролет, преврати свою жизнь в молитву.

Ее ответ меня разочаровал, и она это заметила.

– Если тебе сложно молиться, так, может, будешь писать Господу? Помни, все наши деяния и есть молитва. Бог прочтет твои записи и ответит на них. Ты словно будешь шептать ему на ухо.

Позже тем же вечером я набросала свою первую запись в дневнике и поразилась, насколько уверенно себя чувствую, словно Бог и правда рядом, читает меня, слушает. Он есть во всем, так почему же сама жизнь не может быть молитвой? Я видела, как мама цедит отработанное масло через сито, как в нем застревают затвердевшие, обгорелые кусочки пищи, оставшиеся после готовки. Я видела, как мамин язык выглядывает из уголка ее рта, точно улитка из раковины. Было ли это молитвой?

Я с шумом втянула последнюю ложку супа. Мама не пошевелилась, не повернулась. Я смотрела, как ее спина поднимается и опадает, поднимается и опадает. А это – молитва?

Глава 11

Дорогой Боже!

Мы с Баззом после церкви побежали наперегонки к машине. Базз выиграл, но сказал, что ему не по себе: я становлюсь быстрее и в следующий раз могу его обойти.

Дорогой Боже!

Пожалуйста, пошли свою милость Баззу и Черной Мамбе. И пожалуйста, пошли Баззу собаку. Аминь.

Глава 12

При глубокой стимуляции мозга, или ГСМ, те области, что отвечают за движения, получают электрические сигналы. Иногда такие операции проводят людям с болезнью Паркинсона, чтобы улучшить двигательные функции пациента. Я присутствовала на одной из этих операций на первом году обучения в аспирантуре, потому что мне было любопытно, как работает процесс и не пригодится ли он в моем собственном исследовании.

Пациентом в тот день был мужчина шестидесяти семи лет, которому шестью годами ранее диагностировали болезнь Паркинсона. У него отмечалась умеренная реакция на лекарства, и нейрохирург, коллега, который год проводил исследования в моей лаборатории, не давал пациенту уснуть, а сам осторожно поместил электрод в субталамическое ядро и включил батарею генератора импульсов. На моих глазах у пациента утихла дрожь, наиболее выраженная в левой руке. Будто кто-то потерял ключи от машины, но двигатель все гудел, гудел, а потом ключи нашли, зажигание выключили, и гудение стихло.

– Как себя чувствуешь, Майк? – спросил доктор.

– Хорошо, – ответил тот, а потом неверяще повторил: – Эй, мне и правда хорошо.

А пару секунд спустя разрыдался, горько, безутешно, словно недавнее улучшение нам привиделось. Мне пришлось воочию убедиться в одной из проблем ГСМ и прочих подобных ему методов: магниты и электрические сигналы не могут различать отдельные нейроны. Хирург переместил электрод в мозгу Майка на одну десятую сантиметра, чтобы остановить волну печали, внезапно охватившую пациента. Сработало, но что, если бы нет? Одна десятая сантиметра – это все, что разделяло радость и немыслимое горе. Одна десятая сантиметра в органе, о котором мы так мало знаем, несмотря на наши постоянные попытки его изучить.

Одна из замечательных особенностей оптогенетики заключается в том, что она позволяет нам воздействовать на определенные нейроны, обеспечивая большую точность, чем ГСМ. Болезнь Паркинсона интересовала меня отчасти из-за моих исследований, но также из-за воспоминаний о мистере Томасе. Когда мне было три года, старик умер. Лишь много лет спустя, в старших классах, я прочитала о болезни Паркинсона в учебнике и мгновенно вспомнила человека, на которого раньше работала моя мать.

У нас осталась фотография моей семьи на его похоронах. Мы стоим возле гроба. Нана откровенно скучает и сердится – это выражение лица станет его визитной карточкой на протяжении всего подросткового возраста. Чин Чин держит меня, стараясь не помять мое черное платье. Мама стоит рядом. Она не кажется грустной, но что-то кроется в ее взгляде.

Это одна из немногих фотографий, где мы все вместе. Мне кажется, я помню тот день, но не знаю точно, мои ли то воспоминания, или я просто превратила в них мамины рассказы.

Что я помню о том дне: утром мама и Чин Чин поругались. Он не хотел идти на похороны, но она настояла. Как бы ужасно себя ни вел мистер Томас, он все равно старше, а значит, заслуживает уважения. Мы все загрузились в наш красный минивэн. За руль села мама, что редко случалось, когда родители вместе оказывались в машине. Мать с такой силой стискивала руль, что у нее жилки на руках выступили.

«Паршивые дети» мистера Томаса тоже пришли, все