Из мемуаров Ладлоу Хоркинса

Вот так-то прошел мой первый день в обществе Джо Заббиду, и день этот получился длинным. Обадия ушел, когда уже пробило два часа ночи. Джо проводил его до дверей, а потом стоял на крыльце и смотрел вслед старику, пока тот не спустился к своему дому, но и это хозяина не устроило: он дождался, пока свет в доме у могильщика погас, и только тогда запер дверь. Я все еще сидел у стола и пялился на закрытую книгу. Мысли у меня мешались — еще бы, услышать такое! Теперь я понял, чем занимается хозяин. В эту черную книгу вписаны людские секреты, а Джо Заббиду берет их в заклад.

Мне не верилось, что хозяин позволил юнцу вроде меня не только прикасаться к черной книге, но даже писать в ней. Ох, как же хотелось открыть ее и прочесть от корки до корки! Меня разбирало любопытство: книга ведь порядочно исписана, и какие еще ужасные тайны и признания спрятаны под черной обложкой?

Слышно было, как хозяин ходит по лавке и беседует с лягушкой. Сюда, в комнату, он вроде не собирался, и, быстро распахнув книгу, я принялся лихорадочно листать ее, скользя глазами по строчкам признаний.

Меня зовут. Элинор Харди, и я больше не могу таить собственную ложь…

Мое имя Джордж Кэчпол, и у меня есть ужасная, постыдная тайна…

Меня зовут Оскар Карпью.

Однажды, обезумев от ярости, я…

Больше я ничего прочитать не успел, потому что в комнату, насвистывая, вошел хозяин. Я тотчас захлопнул книгу и неуклюже вскочил, опрокинув стул.

— Ну-ка, посмотрим, как ты справился с заданием, — произнес хозяин, не обращая внимания на мое замешательство. Он раскрыл книгу.

Я, затаив дыхание, ждал, пока он не прочтет мою запись. Меня всего прямо колотило.

— Превосходно, мальчик мой, просто превосходно. — Джо перевел алую ленточку-закладку на следующую чистую страницу и закрыл книгу. — Я и сам бы не справился лучше.

У меня вдруг краска прилила к лицу — не привык я к похвалам. Стараясь скрыть смущение, я ткнул в золотые буквы на обложке книги и спросил:

— А это по-каковски?

Лицо Джо просветлело.

— Это по-латыни. Латынь — язык точности. Переводится так: «Сказанное мимолетно, что записано — осталось навек». Запомни эти слова хорошенько, Ладлоу. Людям свойственно верить письменному и печатному слову, что бы оно ни гласило.

Он поднес книгу к самым глазам и тихо продолжал:

— Истории, занесенные на эти страницы, представляют собой огромную ценность каждая для своего рассказчика; следовательно, в глазах других людей они стоят денег. Я собирал самые тайные признания и исповеди, а потому мой долг защитить рассказчиков и их секреты. Где бы я ни скитался, везде полно преступников, которые заплатили бы любые деньги за доступ к этим секретам, а сами бы использовали их для шантажа, наживы или еще чего похуже. Но рассказчики доверили свои секреты нам, Ладлоу, и потому за порогом этой комнаты наш долг — молчать о них.

Судя по всему, меня Джо в преступниках не числил, но в этот самый миг рука моя нащупала в собственном кармане нечто твердое и холодное, и сердце мое замерло. Часы! Я же украл их из витрины! Джо, должно быть, и не заметил, что часы пропали. Я решил положить их обратно при первой же возможности.

А в ответ на слова Джо кивнул как можно серьезнее:

— Хранить секреты я умею.

— Верю, что именно так ты и думаешь, Ладлоу, однако я знаю, что человек слаб и подвержен искушениям. Любой.

— Я справлюсь, — твердо пообещал я. — Только дайте мне попробовать и увидите!

Я думал, Джо ответит отказом, но он лишь рассмеялся и произнес:

— На что будет похожа жизнь, если время от времени не полагаться на случай? Знавал я одного человека, который все решения принимал, бросая монетку. Утром проснется и кидает монетку: вставать ему или нет? Потом таким же манером решает, стоит ли завтракать. Так он прожил года два, а потом захворал. Но он и тут бросил монетку, чтобы решить, звать врача или нет. Монетка посоветовала звать.

— И как, вылечился ваш знакомый?

— Увы, врач ему попался плохой, диагноз поставил неверно, а лекарство дал слишком сильное, так что бедолага больной на следующий же день помер.

Я никак не мог взять в толк, что хозяин хочет мне сказать этой историей.

— Видишь ли, Ладлоу, — сжалился он, — жизнь всегда игра, как бы ты в нее ни играл. Да, так о чем бишь мы? — Хозяин похлопал черную книгу по корешку и сразу стал серьезен. — Разумеется, если ты намерен служить мне, то тебе следует кое-что усвоить с самого начала. Во-первых, запись всегда начинаем с чистой страницы. У меня такое правило: идти вперед и никогда не возвращаться назад.

Он проницательно улыбнулся и посмотрел мне прямо в глаза. Знает, что я совал нос в другие записи!

— И во-вторых, — продолжал хозяин, — записи нужно хранить в надежном месте, подальше от чужих глаз.

С этими словами Джо Заббиду сунул книгу… куда бы вы думали? Под свой тюфяк. Проверяет он меня, что ли? Думает, я украду книгу?

Я все смотрел на тюфяк, и тут хозяин ошарашил меня вопросом:

— Ладлоу, скажи-ка, ты веришь в удачу?

О чем, о чем, а об удаче я размышлял частенько.

— Мне думается, некоторые люди просто удачливее других. Везет им больше. Например, тем, кто не в Городе родился, — тем повезло, — ответил я.

Джо засмеялся:

— О да, родиться в Городе — большое невезение. Большинство новорожденных там просто умирает. Но тебе удалось выжить.

— Получается, мне повезло, — откликнулся я.

Джо пожал плечами:

— Может, тут не в одном везении дело. Кто знает, не сама ли Судьба привела тебя в эту деревушку, ко мне.

— Судьба? — фыркнул я. — Скорее уж ноги!

Потом решился и спросил:

— А вы во что верите, в Судьбу или в везение?

Джо подумал и ответил так:

— Мы сами творим свою удачу и везение, Ладлоу. Творим своими поступками и мыслями. И таким образом творим свою судьбу. Одно лишь совершенно точно: могилы не миновать никому.

Договорил, а потом ни с того ни с сего вручил мне шиллинг. Я удивился, но взял.

— Это тебе за прилежную работу, — объяснил Джо, — Добавь к своим капиталам. — И он подмигнул.

Вскоре мы легли спать. Как только Джо захрапел, я нашарил в тайнике между кирпичами свой кошелек и сунул туда шиллинг. Потом снова завернулся в плащ и улегся, но заснуть не смог — разные мысли одолевали. Я ворочался с боку на бок и размышлял об Обадии и Иеремии Гадсоне. Бедняга Обадия, не зря он так стыдился самого себя: куда уж ниже пасть! Подумать только, обирать трупы и красть их для врачей! Да еще как странно выходило: могильщик сначала хоронит мертвецов, а потом сам же и откапывает. Чем больше я жалел старика, тем сильнее ненавидел Гадсона. Конечно, в деревушку меня привез именно Гадсон, но это уж мне так свезло — он ведь понятия не имел, что я прицепился к повозке.