Принц Альберт преодолел желание жить только частной жизнью; желание тем более понятное, если вспомнить об особенностях его характера и физическом недостатке. «Я считал его тогда одним из самых достойных людей, каких только знал, потому что даже его вид: гордая посадка головы, развернутые плечи — все свидетельствовало о решимости держать удар», — рассказывает один из товарищей Альберта по университету.

Второй сын короля мог отдаваться личным пристрастиям и принадлежать себе в гораздо большей степени, чем наследник престола, и стремление Альберта готовиться к службе на пользу Англии диктовалось, должно быть, только той мыслью, что второй может легко стать первым, как доказывал ему пример собственного отца. Альберт нисколько этого не хотел, но, тем не менее, обязан был учитывать подобную возможность.

IX

Не прошло и полугода, как вернувшийся с фронта принц Уэльский стал любимцем народа. Если он улыбался, его называли Прекрасным принцем; если выглядел грустным, — именно таким чаще всего бывало выражение его лица, когда он не следил за собой, — его называли Галаадом[17]. Но почему его любили? Имя его не связывалось ни с одной из одержанных побед, и о подвигах своих он никогда не рассказывал. Принц Уэльский старался держаться в тени; оставаясь солдатом среди тысяч других солдат, он не любил, когда к его особе проявляли повышенное внимание.

Именно в этом и заключался секрет его популярности. Та же причина заставила народ после окончания великой войны воздвигнуть памятник не полководцу, а неизвестному солдату. И сам принц в серой солдатской массе искал и находил истинных героев. Многие англичане, сменив военную одежду на гражданскую, в мирной жизни не обрели ничего отрадного — только унылые будни, принесшие с собой прежнюю нужду и заботы. Невзрачный цвет хаки солдатской формы быстро и незаметно превратился для тысяч людей в серый цвет обыденной жизни. Солдат выиграл войну, но изменило ли это его судьбу?

И сотни солдат, тех, кто раньше молчали, теперь нашли в себе мужество и нужные слова, чтобы выразить свое отношение к социальному положению миллионов других, и голос принца-солдата, представителя королевской фамилии, был слышен как ни один другой. То, что рассказывал рядовой гренадер, побывавший в обычном прифронтовом окопе, о товарищеском отношении принца Уэльского к солдатам, сразу же разносилось по всей стране. Речь могла идти о любом пустяке — дружеском словце, рукопожатии, но именно благодаря заурядности эпизодов правдивость их не вызывала сомнений, и Эдуард превращался для слушателей в одного из тех, чью судьбу он хотел познать и разделял в течение четырех лет. Таким образом невольно, не прибегая ни к каким пропагандистским трюкам, принцу удалось самым поразительным образом, «снизу» оживить в Англии монархическую идею.

Идею эту нельзя было назвать незыблемой в начале XX века: война не укрепила ее, ничуть не выиграла она и от победы. Когда в течение нескольких месяцев рухнули сразу несколько европейских тронов[18], в Англии тоже стали раздаваться критические голоса в адрес монархии. Королевский двор жил обособленно: ни офицерский корпус, ни министры не входили в привилегированную касту приближенных, которые могли бы поддержать трон или хотя бы разделить с ним ответственность за неудачи. Если множество княжеских дворов Германии — во главе с Гогенцоллернами — проиграли войну буквально вместе со своими сателлитами-юнкерами, то в Англии ее выиграл вовсе не королевский дом, впрочем, как не он эту войну и развязал. В доминионах царило разочарование: там задавались вопросом, за что и почему они сражались, и принято было даже решение, что в будущем доминионы не будут участвовать в войнах. Подобные настроения, порожденные тяготами войны, были распространены и в метрополии, нанося вред монархической идее, которая оставалась единственной спайкой мировой империи, еще не преобразовавшейся в первый год мира в Британское содружество наций. Каждый день газеты писали об опасном социальном кризисе, поразившем Англию, и желание жителей доминионов оставаться британцами ослабевало с каждым днем.

То, что министры полностью осознавали, какую важную роль принц Уэльский может сыграть в этом кризисе, подтверждается принятым тогда решением: принца, в качестве личного посланника короля, отправили в поездку по Империи. Это был первый шаг лондонского правительства, предпринятый после войны, и цель его — консолидация Империи — должна была быть достигнута с помощью популярности личности принца, которого в этой миссии не мог бы заменить никто другой. Австралийцы в составе британских войск в свое время встречали принца в Каире, зеландцы во Фландрии, канадцы во Франции, и всем он нравился. Эдуард пожил всего несколько месяцев в своем новом доме, когда его призвали оказать услугу высокой политике и отправили в трехгодичное турне, в течение которого он лишь ненадолго время от времени возвращался домой в своеобразный отпуск.

Когда в августе 1919 года принц сошел в Канаде с борта судна «Реноун», публика сочла, что ему лет семнадцать.

Во время морского путешествия принцу позволено было развлекаться.

«Принц и его штаб обедали в кают-компании, — фиксирует вахтенный журнал, — потом состоялся полуимпровизированный праздник, который затеял Его королевское высочество. В конце вечера костюм принца выглядел довольно небрежно: сомнительной чистоты засученные рукава рубашки, а на шее нечто, отдаленно напоминавшее воротничок».

Но теперь, ступив на сушу, необходимо было за два месяца проехать десять тысяч миль, посетить пятьдесят городов, вытерпеть сотни приемов и произнести бесчисленное количество речей; необходимо было также нравиться как французам, так и англичанам, улыбаться мэрам, профессорам, фермерам, индейцам, вечером присутствовать на банкетах, где полагалось быть при всех наградах, а утром, надев галифе, вскакивать на американского полудикого мустанга и хотя бы несколько минут удерживаться в седле. А еще — постоянно находиться на глазах у тысяч людей, и при этом все всегда ждали от него важных или хотя бы приятных речей. И так день за днем — с короткой передышкой на ночь — вечно в движении, без возможности уединиться хотя бы на час, под слепящими вспышками магния и прицелом множества камер. Природная сдержанность принца заставляла его желать совсем иного образа жизни, но молодому человеку все это было вменено в обязанность по «соображениям государственной пользы».

Жизнь в Нью-Йорке должна была ему показаться более веселой и беззаботной, но зато бесконечно более бурной. С 1860 года сюда не приезжал ни один принц Уэльский, и, по городскому обычаю, по приезде его засыпали конфетти, чего Эдуард терпеть не мог. Американцы смеялись, принц улыбался: так они праздновали свое вчерашнее братство по оружию. В Белом доме принц встретился с президентом Вильсоном[19], являвшимся поборником идеи, какую и сам принц считал единственно возможной. Президент был болен и находился в постели, — в таких обстоятельствах проходило знакомство Эдуарда с этим человеком.