Мэдди успокаивающе потрепала ее по руке.

— Если Рюбен вернется, то будет расспрашивать о тебе на ферме дядюшки, не так ли?

Лиззи кивнула:

— Дядя Билл, конечно, скажет ему, куда я уехала, но сначала задаст хорошую головомойку, так что он разозлится и будет не рад, что вернулся. Даже если бы он захотел вернуться. А он не захочет. — Она высморкалась и взяла себя в руки. — Нет, лучше уж напишите это рекомендательное письмо, мисс Мэдди. Мой Рюбен никогда не вернется, а если вернется, то всегда сможет разузнать обо мне у дядюшки Билла.

Она пристально вгляделась во что-то за спиной Мэдди, и глаза ее заискрились смехом.

— Вы только полюбуйтесь!

Мэдди повернулась и успела заметить, как Люси вскарабкалась на стул и скрылась за красными занавесками.

— Люси! — Мэдди нырнула за занавески и вытащила девочку. — Ах ты, негодница! Ведь я тебе говорила...

— Слишком поздно, — хриплым шепотом сказала Люси. — Я поцеловала его, и теперь он проснется.

Через плечо Мэдди она с надеждой посмотрела на незнакомца, лежащего в кровати, но он не пошевелился.

Во второй половине дня Лиззи ушла домой, и Мэдди разрешила Люси немного поспать наверху. Дети должны были вернуться из дома викария с уроков примерно через час.

Она уже приготовилась пойти поработать в огороде, как вдруг услышала в алькове какой-то скрипучий звук и поспешила туда с другого конца комнаты.

Он не спал, глаза были открыты.

— Воды, — прохрипел он.

— Да, конечно.

Она помчалась за водой и прихватила лекарство, оставленное доктором.

Он старался сесть, но валился набок. Доктор предупредил, что от слабости он сможет терять равновесие, поэтому она подсунула ему под спину руку и поддержала его, прислонившись к нему всем телом.

Незнакомец закрыл глаза. Он был бледен, зубы стиснуты. Сначала она дала ему воды. Он с благодарностью ее выпил.

— Мне нужно...

Он окинул взглядом комнату.

— А-а, — догадалась она и принесла ему большую банку.

Несколько минут спустя она налила в чашку горячей воды и добавила туда капли.

— А теперь выпейте это.

Он отхлебнул глоток, скорчил гримасу и попытался оттолкнуть руку.

— Это всего лишь лекарство, которое оставил доктор. Оно снимет боль.

— Оно отвратительное, — пробормотал он.

— Но это же лекарство! Перестаньте вести себя как ребенок и выпейте.

Он посмотрел на нее страдальческим взглядом, но лекарство выпил без дальнейших жалоб.

Глаза у него были синие-синие.

Выпив лекарство, он тяжело завалился в ее сторону, как будто даже сидеть ему было трудно. Он медленно сползал вниз по ее телу, пока его голова не оказалась между плечом и грудью.

Она хотела было посторониться, чтобы он мог снова улечься на подушку, но он поднял руку и удержал ее.

— Останься.

Ей нужно было делать дела, но он был такой беспомощный и мучился от боли. И она осталась сидеть рядом с ним, прислушиваясь к его дыханию и чириканью птиц за окном.

Прядь густых темно-каштановых волос упала ему на лоб. Она свободной рукой водворила ее на место.

Не осталось никаких признаков жара, даже его волосы были на ощупь холодными. Она вдруг поймала себя на том, что гладит его по голове, успокаивая.

Бедный, потерявшийся мужчина. Куда бы он ни направлялся, он опоздал туда на несколько дней. Где-нибудь с ума сходят, воображая самое худшее, жена, невеста или мать. Или, может быть, любовница.

Такой мужчина, как он, не может быть одиноким.

Красавец.

Она прерывисто вздохнула. Не странно ли ничего не знать о нем и в то же время хорошо знать самые сокровенные места его тела. Она знала, что чувствуешь, когда его губы прижимаются к ее губам, она сама касалась губами его рта и чувствовала вкус его губ.

Постепенно его лицо, напряженное от боли, расслабилось. Лекарство сделало свое дело.

Глаза его снова открылись, и он окинул взглядом комнату, задержавшись на одежде, развешанной на гвоздях, выцветших красных занавесках, окне и огороде за окном. Озадаченно наморщив лоб, он вздохнул и опять закрыл глаза.

— Не могли бы вы назвать свое имя? — спросила она. — Или место, куда вы направлялись? Я могла бы сообщить о вас вашим близким.

Он пробормотал что-то нечленораздельное и беспокойно замотал головой возле ее плеча.

— Не волнуйтесь, — успокаивала она, поглаживая его по голове.

Видимо, он пока еще был не в силах говорить.

Он снова что-то пробормотал, и рука его прикоснулась к ее груди.

Она вздрогнула. Он был полусонный, и она подумала, что он, наверное, сам не понимает, что делает. Она продолжила поглаживать его по голове, хотя совсем не была уверена, кого это успокаивает больше — его или ее.

— М-м-м, приятно, — пробормотал он и, обхватив ладонью ее грудь, погладил сосок подушечкой большого пальца.

Ощущение было сходно с ударом молнии.

Она вскочила с кровати и воскликнула:

— Вы это прекратите!

Пусть даже в полусне, но он не должен делать такие вещи.

Тут она вспомнила о том, как сама реагировала нынче утром на его прикосновение, и покраснела. Но это было не одно и то же. Сейчас он умышленно прикоснулся к ней.

А утром она умышленно прижалась к нему в ответ.

Когда она вскочила с кровати, он упал на спину и наполовину зарылся в подушках. Один его глаз медленно открылся.

— Вернись на кровать.

— Ни за что, — заявила она.

Все-таки прав был преподобный Матесон: этот человек — распутник. Как ни странно, она почувствовала что-то вроде сожаления.

Он пристально взглянул на нее.

— Что... тебе не понравилось?

Может быть, нужно объяснить ситуацию распутнику?

— Я не люблю, когда ко мне прикасаются таким образом.

— Но тебе это нравилось.

В синем глазу вспыхнули искорки, потом он закрылся.

Она сложила руки на груди, чтобы прикрыть предательски напрягшиеся соски, и сердито взглянула на якобы спящего шалопая.

Они ведь даже не представились друг другу.

— Ну что ж, тогда, если вы проснулись, давайте воспользуемся удобным случаем и придадим вам приличный вид.

— Значит, у меня еще есть надежда исправиться? — промолвил он, снова открыв один глаз.

— Я имею в виду — наденем на вас приличную одежду. У меня тут имеется ночная сорочка викария. Увидев, что вы путешествуете, не имея при себе ночной сорочки, он по доброте своей пожертвовал вам свою собственную.