помещают девушку на его тропе, и Единорог у ней между колен засыпает. И когда он так спит, охотники — а им не хватает смелости нападать, пока зверь бодрствует, — выходят и его убивают.

Именно так торжествовала надо мной любовь. Ибо я был среди друзей надменнейшим в отношении любви и думал, что не придется мне встретить дамы, каковую себе пожелал бы, которую любил бы страстно, как мне говорили, бывает. Тогда любовь, этот разумный охотник, вывела мне на тропу девицу, и я заснул, вдыхая ее сладкий запах, и умер, погиб тем видом смерти, который присущ любви, а именно в отчаяньи и милости не ожидая. И я был уловлен запахом, и эта дама все удерживает меня с тех пор своим ароматом, и я оставил все желания, следуя ее воле, подобно животным, которые, ощутив благоуханье Пантеры, ее уже не покинут. Они будут следовать за Пантерой до самой смерти из-за исходящего от нее аромата. Итак я говорю, что был пойман тремя видами чувств: слухом, зрением и обонянием. Будь я полностью уловлен еще двумя видами — вкусом посредством целования и осязаньем путем объятий — я был бы погружен в совершенный сон. Ибо человек спит, когда не ощущает ни одного из своих пяти чувств. А от любовного сна исходит опасность. Ведь смерть одолевает всех спящих — будь то Единорог, усыпленный девой, иль человек, который спит по причине Сирен.

Желай я оборониться от этой угрозы, мне следовало бы поступать как Журавлю, охраняющему стаю. Ибо когда собирается стая Журавлей, один из них всегда начеку, а другие спят, причем сторожат по очереди. И тот Журавль, который на страже, не дает себе уснуть, подбирая в лапу ноги камешки, из-за чего твердо стоять и крепко спать он не может. Ведь Журавль спит стоя, а если не стоит, то и не спит. Я должен был бы так и делать. Ибо Журавль-охранник являет собой предусмотрительность, которая призвана охранять все прочие качества рассудка, а лапы суть воля. Ведь при передвижении на ногах рассудок переходит от одной мысли к другой, а человек — от первого деянья к следующему. Журавль берет в лапу камень, чтобы не стоять прочно и не уснуть, а предусмотрительность так руководит волей, что другие чувства доверяются ей, не опасаясь внезапных перемен. Мужчина, который принял эти предосторожности, может ничего не опасаться.

Но если у человека нет предусмотрительности, он станет как Павлин, которому вырвали хвост. Хвост Павлина и есть предусмотрительность. Хотя он сзади, но указывает в будущее, а то, что на нем глаза, говорит о предвидении. Собственно, я утверждаю, что этот хвост смотрит вперед, а самое слово «предусмотрительность» означает именно «предвидение».

Что хвост указывает на предусмотрительность, видно по одному из качеств Льва. Ибо Лев имеет такое свойство: при невозможности обороняться от преследования в бегстве следы его заметает кисть хвоста, и никто не ведает, куда он ушел. Так же поступает мудрый человек, наделенный предусмотрительностью. Когда ему нужно сделать нечто, заслуживающее порицания, стань оно известным, он все исполнит так, чтобы оно не стало известным никогда, и его предусмотрительность скроет следы его лап, то есть добрую или дурную славу его деяний. Поэтому хвост означает предусмотрительность, в особенности павлиний хвост из-за имеющихся на нем глаз. И я говорю: бесхвостый Павлин скверен, и столь же отвратителен непредусмотрительный человек.

Тем не менее, хоть я бы и имел столько глаз, сколько у Павлина на хвосте, все равно сила голоса могла бы погрузить меня в сон. Ибо я слышал историю о даме, во владении которой имелась великолепная Корова. Дама очень любила Корову и ни за что на свете не хотела с нею расстаться, а потому отдала под присмотр пастуху по имени Аргус. У Аргуса было сто глаз, а спали в одно и то же время только два глаза. Так что отдыхала по очереди всего лишь пара глаз, остальные стерегли бодрствуя. Но при всем при том Корова исчезла. Ибо тот, кто захотел ее получить, послал одного из своих сыновей, обладавшего чудесным умением выдувать мелодию из длинного пустого тростника, который у него был. Сына звали Меркурий. И начал Меркурий толковать с Аргусом о том о сем и все время играл на тростнике, обходя по кругу, музицируя и разговаривая, так что Аргус заснул сперва парой глаз, потом еще парой, пока не закрылись так пара за парой все его сто глаз. Тогда Меркурий отрубил Аргусу голову, а Корову увел к отцу.

Итак, я говорю: подобно Аргусу, усыпленному силой голоса, хоть имел он столько глаз, сколько на хвосте у Павлина, что означает предвидение, не удивительно, если и я со всей моей предусмотрительностью был усыплен той же силой голоса. Иначе сказать, я умер. Ведь смерть всегда ищет людей, уснувших от любви, как говорилось ранее о человеке, который уснул из-за Сирен, или о Единороге, спящем из-за девицы, а тут еще и Аргус.

Вот я мертв. Это так. Но есть ли средство исцеления? Не знаю. И какое средство может тут быть? Истина же в том, что лекарство может найтись, но мне не более известно о нем, чем о средстве, которое употребляют Ласточки. Доказано, что если взять ласточкиных птенцов и ослепить, а потом вернуть в гнездо, они не останутся слепы, когда вырастут. Потому полагают, что Ласточка их лечит, но неясно, каким лекарством. И то же самое происходит с Горностаем, если убьют его детенышей и возвратят совершенно безжизненными. Горностаю от природы знакомо лекарство, которым он может оживить их. Все это известно совершенно точно, нельзя лишь проведать, что там за лекарство.

Скажу о себе, о моя милая, желанная прелесть. Я верю, что есть у Вас средство, которое меня воскресило бы, но не знаю, что это за такое средство, а ведомо мне разве лишь то, что можно узнать, сравнивая природу одного зверя со свойствами другого. Ведь все хорошо знают, что Лев оживляет своего детеныша, и знают даже, каким образом. Львенок рождается мертвым, но на третий день отец рычит над ним и таким способом оживляет. И мне кажется, что если бы Вы желали вновь призвать меня любить Вас, это определенно могло бы стать средством воскрешения от той смерти-любви, которая меня убила.

Точно так же обстоит дело с Пеликаном. Отменно известно, что Пеликан оживляет своих птенцов, и каким способом — тоже известно отменно. Пеликан ведь птица, нежно своих цыплят любящая. Он так их любит, что весьма охотно с