Уолден чувствовал себя запутавшимся в ячейках огромной рыболовной сети или в паутине самого большого на свете паука. Впервые он достал бутыль с керосином и зажег лампу. Он сломал глаза, следуя за синими ниточками, тянувшимися от озера к озеру, внезапно вздрогнул, заметив маленький красный крестик в этом бледном море причудливых форм и загадочных знаков. Это было на карте единственным красным пятнышком. Он сразу понял, что оно было поставлено здесь чужой рукой и ничем не обязано кропотливому труду Мозеса Гринлифа.

Вот я где!

Ничто этого не доказывало, но Уолден был абсолютно уверен. Он нашел место, где располагалась его хижина, его поляна, — близ озера Нахамаканта. В награду он решил побаловать себя десертом. После ветчины в желе, от которой во рту остался стойкий соленый вкус, он позволит себе ложку-другую бобов с сосисками: томатный соус был откровенно сладким. Ему нужен был сахар.

Протыкая металлическую крышку оставленным отцом старым консервным ножом, Уолден снова взглянул на листок бумаги, который Джек Стивенсон исписал своим хаотичным неровным почерком. Если он надеется, что к его возвращению обед будет готов (и вкусен), в интересах Уолдена, чтобы рыбалка завтра оказалась удачной. Ведь от скудных припасов скоро ничего не останется.

Он пожал плечами. Джек мог бы и сам привезти гамбургеры или пиццу. Глаза Уолдена пробежали несколько строчек убористых и острых букв. Очень разные были его отец и мать, Джек и Лизбет. Она — тонкая, хрупкая, скрытная, непредсказуемая. Он — крепкий, напористый, шумный, раб привычек. Но самыми несхожими у них были почерки. Почерк отца напоминал биение сердца, как его выводит кардиограф на движущейся бумажной ленте. Лизбет же выводила малюсенькие круглые буковки, не отрывая руки от бумаги и едва разделяя слова.

Уже целую вечность Уолден не видел почерка матери. В последний раз это было, когда он относил куртку Джека в химчистку. Приемщица опустошила при Уолдене карманы и протянула ему горсть смятых бумажек. «Это не принимаем», — сказала она. Потом она добавила растянутую резинку, деревянную зубочистку и три монетки. Среди этого хлама Уолден нашел разорванный конверт с маркой Перу, адресованный ему. Внутри была маленькая карточка с обтрепанными уголками, вся в лиловых потеках, словно следах слез. Мать умоляла его наконец ответить.

Он забыл остальное (карточку Уолден разорвал). Лизбет очень мало сообщала о себе. Она писала только, что много месяцев не имеет от него вестей, что она хочет знать. Уолден не помнил слов, только свое смятение. Он так и не понял, что произошло.

Уолден погрузил оловянную ложку в холодное месиво, до краев наполнявшее банку. Вновь думать обо всем этом ему не хотелось. В конце концов, если он уничтожил драгоценную карточку, посланную матерью, разорвал ее на мелкие кусочки и спрятал на дне мусорного ведра в кухне, у него была на то веская причина. Он испугался. Между ним и матерью стоял отец. Джек перехватил эту карточку и, наверно, все остальные письма, которые Лизбет посылала ему. Уолден так и не получил никаких объяснений, кроме брошенной однажды короткой фразы: «Это чтобы защитить тебя». Он закричал, что это неправда, что мама не злая (ему было тогда десять с половиной лет, почти одиннадцать). Джек странно улыбнулся и покачал головой. Это означало: нет, мама не злая.

«Это тут ни при чем».

Больше Уолден так и не смог ничего узнать. Отец хочет его защитить. Мама не злая. Последние месяцы были ужасны. Полны невыносимо жестоких ссор.

Кулак Уолдена с силой опустился на карту. Рефлекс. Когда он убрал руку, появилось второе красное пятнышко между Маттазеунком и Поквокомусом. Крошечные крылышки еще трепетали. Комар. Или мошка.

Потом мама ушла. Окончательно. Джек устранил ее. Вычеркнул. Теперь, когда Уолден увидел марку, он знал, что история про якобы перуанского дипломата, очевидно, верна. Новые пятнышки появились на старинной карте Мозеса Гринлифа. Они падали из его глаз.

Перед тем как лечь, Уолден выцарапал на коре: 12 л 7 м 5 д.

Двенадцать лет, семь месяцев, пять дней.

Но день еще не кончился. После дня приходит ночь.

Он оставил лампу гореть и слышал, как трещат в пламени насекомые. Сегодня вечером темнота пугала его. Шорохи и тени леса были тут ни при чем. Воспоминания детства пришли следом за ним, словно забрались к нему под жесткое шерстяное одеяло.

Вначале — ничего особенного, только «Шевроле-Импала» dark cherry metallic, припаркованная у школы. «Уверяю тебя, папа, не надо за мной приезжать, я прекрасно дойду домой сам». Почему он так стеснялся этой большой машины, которая трогалась, как только дети выбегали из ворот, и, казалось, задевала крылом тротуар? Все ее знали: учителя, ученики и их родители. Отец отвозил его домой.

Все разладилось у Джека и Лизбет, но какое отношение имело это к вишневого цвета «Шевроле»? «Нет-нет, милый, просто отец предпочитает отвозить тебя в школу». Сама мать никогда не садилась в «Шевроле».

Однажды отец страшно рассердился, потому что жена вышла, не включив сигнализацию. На входной двери было теперь два огромных замка и еще крепкая металлическая штанга, на которую Джек запирал дверь каждый вечер перед сном; установили систему сигнализации, связанную с охранной компанией, на окна поставили решетки. И все равно он пришел в неописуемую ярость.

Уолден не присутствовал при этой сцене. Ее театром была ванная комната, совсем рядом с его детской. Он слышал крики, слышал, как Джек называет жену безответственной дурищей, слышал даже, как Джек спрашивает у Лизбет (его отец у его матери), хочет ли она найти сына задавленным на дороге, или с ножом в спине, или с пулей в голове (Уолден долго сомневался: неужели отец действительно произносил эти слова? Еще и сегодня он этого не знал). Потом шум воды отчасти перекрыл их голоса. Они открыли все краны — в раковине, в душе — и даже несколько раз спускали воду в унитазе. Но ссора продолжалась, и под конец Уолден расслышал звук ударов.

Через час он вспомнил, что забыл почистить зубы (кроме шуток?). На подгибающихся ногах он вышел из детской и зашел в темную ванную. В доме воцарилась тишина. Он отлично помнил свое решение: не зажигать свет. Однако руки его ничего не могли нащупать — ни зубной щетки, ни пасты. Шагнув, он наступил на осколки разбитого стаканчика. И да, в конце концов он повернул выключатель. И увидел красные потеки на белоснежной эмали раковины.

Но это был не конец. Мама ушла из дома только семь месяцев спустя. Семь месяцев ада.

Мой отец хотел меня защитить.