кровососы стали злее. Уолден только и успел увидеть: далекая струйка дыма вилась в просвете между деревьями, освещенная затерянным лучом угасающего дня. Он выбрался к краю кратера и кинулся прочь по извилистой тропе, которую пометил своим топором.

Почему он обернулся и каким чудом увидел его в гнезде из листьев в густой тени? Он не смог его обойти. Ему пришлось опуститься на колени и рассмотреть его. Остекленевшие глаза, окровавленную шерстку, окоченевшие лапы. Ужаснее всего были колонны муравьев, которые спускались и поднимались по бокам сурка. Уолден в умирающем свете дня даже разглядел, что они были двух видов, наверно красные и черные, и отчаянно дрались за территорию. От глухого хлопка он вздрогнул. Охваченный паникой, подобрал зверька и побежал к хижине, на ходу отряхивая шерсть, кишащую муравьями.

Сурок лежал на дощечке у печи, где жарко горело одно из последних поленьев. Перед тем как лечь, Уолден взял охотничий нож и выцарапал на коре: 12 л 7 м 6 д.

Двенадцать лет, семь месяцев, шесть дней.

Ему грезилось наяву, что сурок ожил от тепла печи, потом привиделось, что муравьи сменили жертву, оставив мертвую плоть ради другой, живой, молодой и нежной. Он чесался до крови, но это зудели укусы комаров и мошки.

Уолден сосредоточил свои мысли на далеком дымке. Он корил себя за то, что не пошел прямо к нему, редкому признаку жизни среди миллионов деревьев бездушного леса, пусть даже пришлось бы выйти за обозначенный отцом периметр и нарушить его инструкции.

Он задумался: а не избавился ли отец от своей жены, как избавился от него, не нарисовал ли такой же четырехугольник где-то там, в Перу? Надо было признать, что в доме вновь воцарилось спокойствие, когда мать ушла. Жизнь в нем не стала лучше, и Уолден плакал каждую ночь, но отец месяц за месяцем как будто расслаблялся. Недавно, однако, на Джека как будто снова накатили тревоги. Он дважды проверял замки, неожиданно встречал Уолдена из школы и заряжал ружье перед тем как лечь.

Уолден больше не плакал ночами. Но часто он просыпался как от толчка. Потому что без конца звонил телефон.

Двенадцать лет, семь месяцев и семь дней

В банке чили оставалось на сантиметр застывшего соуса с горбиками десятка красных фасолин. Уолден выскреб это ложкой, даже не разогрев желеобразное месиво. Когда он закончил, его первой мыслью было, что скоро он проголодается, по-настоящему проголодается. И что ему уже хочется пить.

Из двух книг Генри Дэвида Торо «Уолден, или Жизнь в лесу» показалась ему заведомо более скучной. Тем не менее он заставил себя пробежать глазами несколько абзацев. Например, он запомнил почти забавный пассаж, где философ вел точный подсчет своим расходам пищи. Уолден отыскал его (в главе «Экономия») только ради удовольствия перечитать список припасов: рис, мука, свинина, картофель, патока, арбуз, тыква, лярд и т. д. Ах! Сейчас он охотно поменял бы свой домик на хижину знаменитого бородача (Торо уверял, что кормился восемь месяцев на сумму 8,74 доллара!). Да, в самом деле, Уолден в эту минуту с радостью отдал бы все содержимое своей копилки-белочки за гамбургер и кулек жареной картошки.

Уолден вспомнил и еще кое-что. Он снова взял книгу и полистал ее, чтобы проверить, не приснилось ли ему. Прямо под тем самым списком он нашел несколько строк, в которых Торо признавался, что в следующем году «зарезал сурка, разорявшего его огород». И, черт побери, он его съел. У этого малого ничего не пропадало зря.

Взгляд Уолдена упал на комочек, спящий вечным сном у очага: сможет ли он сделать то, что удалось Торо… и что начали на свой лад муравьи? Автор нашел у сурка «мускусный вкус» и, не говоря этого прямо, дал понять, что вкус этот его не вдохновил.

Уолден взял охотничий нож с длинным острым лезвием. В конце абзаца Торо признавал, что лучше было бы отнести сурков деревенскому мяснику. Он явно не оценил опыт, который готовился повторить Уолден. Зверек был мягкий, шелковистый, словно созданный, чтобы восседать на подушке в детской.

— Но ты умер, — сказал ему Уолден. — Мне правда очень жаль, что я тебя ударил. Я не виноват. Откуда мне было знать? Ну вот, раз уж ты мертвый, лучше тебе еще для чего-нибудь пригодиться. Иначе тебя съедят муравьи, мухи и черви.

Торо не уточнял, каким соусом он приправил зверька. И даже время варки не указывал.

Уолден решил, что надо начать с брюшка. Воткнуть нож внизу и сделать разрез до горла. Потом раздвинуть мех и освободить плоть. Чтобы приободриться, он представил себе, как рассказывает эту сцену отцу. Такой человек, как Джек Стивенсон, мог только восхититься. Конечно, Уолден умолчит о том, что зашиб свою жертву битой. Он расскажет и про щуку, вот и выйдет удачная охота: одна пуля на рыбу, одна на сурка.

«Я не стал стрелять в лося, я недостаточно проголодался».

С гордостью, энергичным движением он вонзил в зверька нож. Но мужчина в нем скукожился в одно мгновение. Из раздутого брюшка сурка вырвались одновременно газы и струя слизи, воняющая смертью. Уолден с ужасом уставился на розовые потеки на своих руках. В ту же минуту, ведомая шестым чувством, которое есть у этих тварей на такие вещи, на его большой палец села муха.

Уолдена замутило. Он вскочил и помчался со всех ног, молясь, чтобы желудок не оказался быстрее. Распахнув ногой дверь хижины, он еще сдерживался. Не хотел запачкать порог. Только пробежав десять метров, он дал волю природе. Пришлось признать: сурка ему совершенно не хотелось. Операция обернулась одними убытками: он исторг свой жалкий завтрак из чили.

Желудок у него был пуст как никогда, но, по крайней мере, ему не хотелось больше есть.

Часто говорят о «птичьем полете». Это предполагает прямую линию, от точки до точки, без отклонений. А это выражение также говорит о том — хотя это уже другая история, — что никому не пришло в голову внимательно понаблюдать за поведением некоторых пернатых. Надо ведь знать, с какой скоростью летит птица. В частности голубь. Уолден слышал, как об этом говорил Чен, но точно не помнил. Называл ли он 50 или 60 миль в час?[3] Может быть, и для этой птахи это была поистине достойная скорость.

Беда в том, что Уолден не знал, какое расстояние отделяет его хижину от Балтимора. Вот чего не было так не было на плане Мозеса Гринлифа. Этим утром Уолден попытался произвести подсчеты, иные оптимистичные, иные не очень, но в конце концов