Девочка помладше вела себя спокойнее и лишь улыбалась, отвечая сестре короткими, отрывистыми фразами. Она пила чай и грела руки о чашку, не ставя ее на стол, пока не выпила все. Ее тонкие покрасневшие пальчики обвивали чашку, пока она смотрела на листики заварки на дне. Постепенно их разговор затих, и они продолжали сидеть молча. Стал слышен шум проносившихся за окном по улице машин, а брюнетка еще сильнее загромыхала посудой, перемывая чашки и тарелки, стараясь успеть до полудня, когда люди поспешат на обеденный перерыв.

Эрнест прикидывал, сколько метров кожзаменителя уйдет на предстоящую ему днем работу, но когда младшая снова заговорила, он вполуха прислушался к диалогу двух сестер.

– Альма, если у тебя остались деньги, купи мне пирожное.

– Не осталось у меня денег, – раздраженно ответила старшая.

– Нет, остались, и я хочу пирожное.

Голос ее зазвучал грозно, почти агрессивно:

– Тогда придется тебе хотеть дальше, потому что у меня только два пенса.

– На них можно купить пирожное, – не унималась младшая, сжимая пальчиками пустую чашку. – Нам не надо ехать на автобусе, потому что пешком недалеко.

– Пешком нельзя, вдруг дождь пойдет.

– Нет, не пойдет.

– Ну, мне тоже хочется пирожное, но я не пойду пешком, – решительно отрезала старшая, закрывая последнюю «брешь в своей обороне». Младшая смирилась и промолчала, уставившись прямо перед собой.

Эрнест закончил есть и достал сигарету, чиркнул спичкой о железное крепление ножки стола, глубоко затянулся и медленно выпустил дым через рот. Его охватило острое чувство одиночества, похожее на прилив, надвигающийся в лунном свете, на волну, набегающую на берег и скрывающую песок, такое сильное, что даже заплакать ему не дало бы. Две девочки продолжали сидеть перед ним, полностью поглощенные своим спором: или купить пирожное, или ехать домой на автобусе.

– Но это же холодно, идти домой пешком, – убеждала старшая.

– Нет, не холодно, – упиралась младшая, но не очень уверенно.

Их голоса говорили ему, как же он одинок, и каждое слово еще глубже погружало его в пучину одиночества, отчего он остро ощутил безрадостность и никчемность своей жизни. Медленно тянулось время: минутную стрелку, казалось, прибили к циферблату. Девочки смотрели друг на друга и не замечали его. Он погрузился в себя и ощутил пустоту своего мира. Он подумал, как же он проживет все те дни, что беспорядочно простирались перед ним, как детали на сломавшейся конвейерной ленте. Он постарался вспомнить то, что с ним происходило, и его охватила паника, когда он обнаружил полную пустоту объемом в тридцать лет. Позади простирался лишь серый туман, а впереди лежала все та же непредсказуемая дымка, которая ничего не скроет. Ему захотелось уйти из кафе и найти себе хоть какое-то занятие, чтобы потом он смог отмерять течение пустых дней, но у него не достало воли пошевелиться. Он услышал чей-то плач, стряхнул с себя все эти мысли и увидел, что младшая закрыла руками лицо и всхлипывает.

– В чем дело? – участливо спросил он, перегнувшись через стол.

Старшая девочка ответила за сестру, твердым тоном сказав:

– Ни в чем. Она капризничает.

– Но ведь из-за чего-то она плачет. Что такое? – настаивал Эрнест спокойным и ласковым тоном, наклонившись к ней чуть ближе. – Скажи-ка мне, что случилось.

И тут он что-то вспомнил. Он вытянул это, как яркую нить, из смеси реальности и грез, цепляясь за обрывки слов, врезавшихся ему в память. После недолгих усилий он припомнил разговор девочек.

– Я принесу вам что-нибудь поесть, – предложил он. – Можно?

Младшая оторвала стиснутые пальцы от глаз и посмотрела на него, а старшая бросила на него укоризненный взгляд и отрезала:

– Нам ничего не нужно. Мы уже уходим.

– Нет, не уходите! – вскрикнул он. – Вы тут посидите и увидите, что я вам принесу.

Он встал и направился к прилавку, оставив девочек перешептываться за столом. Вернулся он с тарелкой пирожных и двумя чашками чая, которые он поставил перед девочками, безмолвно уставившимися на них. Младшая уже улыбалась. Ее круглые глаза светились радостью и нетерпением, хотя и продолжали опасливо следить за каждым движением его рук. Старшая хоть и оставалась несколько враждебной, но постепенно смягчилась, видя его уверенно порхавшие над столом руки, слыша его ласковые слова и вглядевшись в его светившееся добротой лицо. Он был полностью поглощен добрым делом и одновременно борьбой с одиночеством, которое он еще помнил, но помнил так, как вспоминают кошмарный сон.

Эрнест все-таки произвел должное впечатление на детей, и они начали есть пирожные, запивая их чаем. Они то переглядывались между собой, то посматривали на Эрнеста, сидевшего напротив них и курившего сигарету. Кафе все еще почти пустовало, и немногие его посетители были так поглощены собой или торопились управиться с едой и уйти, что почти не обращали внимания на сидевшую в углу компанию. Теперь, когда между ним и девочками установилась более дружественная атмосфера, Эрнест заговорил с ними.

– Вы ходите в школу? – спросил он.

Девочка постарше машинально стала выступать за главную и ответила:

– Да, но сегодня нам нужно было в центр, мама дала нам задание.

– Так значит, ваша мама работает?

– Да, – сообщила она. – Весь день.

Эрнест воодушевился началом разговора.

– И она готовит вам обед?

Она удостоила его еще одним ответом:

– Только вечером.

– А ваш папа? – продолжил он.

– Он умер, – сказала младшая с набитым ртом, впервые осмелившись заговорить. Сестра бросила на нее укоризненный взгляд, явно давая понять, что та сказала не то и говорить ей нужно только с разрешения других.

– Значит, сегодня днем вы пойдете в школу? – снова спросил Эрнест.

– Да, – ответила «официальная представительница».

Он улыбнулся, глядя на то, как она пытается играть первую скрипку.

– И как вас зовут?

– Альма, – ответила она, – а ее Джоан. – Она слегка кивнула в сторону девочки помладше.

– И вам часто хочется есть?

Она перестала жевать и посмотрела на него, не зная, как ответить.

– Нет, не очень, – уклончиво ответила она и принялась за второе пирожное.

– Но сегодня вам есть хотелось?

– Да, – сказала она, отбросив дипломатические экивоки, словно обертку от пирожного, которую она скинула на пол.

Какое-то время он молчал, прижав ко рту костяшки пальцев.

– Слушайте, – вдруг снова заговорил он. – Я каждый день примерно в половине первого прихожу сюда обедать, и если вы проголодаетесь, то приходите, и я вас покормлю.

Они согласились, взяли у него шесть пенсов на автобус домой, сказали «большое спасибо» и «до свидания».