Но Булливант признал негласно объявленное перемирие и просто бросил:

– Я приведу больших ребят, и они с тобой разберутся.

После чего сел на место. Мистеру Рейнору помогал многолетний опыт: он не видел смысла доводить конфликт до логического завершения, что означало лишь его усугубление. Он довольствовался тем, что осадил Булливанта и поставил его на место, причем так, что ни одна из конфликтующих сторон не потеряла лицо. Он снова сел за свой стол на высокий табурет. В конечном итоге какое это имело значение? Булливант и большинство остальных через два месяца уйдут из школы, а на это короткое время он сумеет удержать их в узде. А после каникул со школьного конвейера в его класс сойдут другие Булливанты.

Было без пяти десять, и чтобы в оставшееся время ученики вели себя спокойно, мистер Рейнор достал Библию и начал читать четким ровным голосом:

– И сказал Господь Моисею (хихиканье): теперь увидишь ты, что Я сделаю с фараоном; по действию руки крепкой он отпустит их; по действию руки крепкой даже выгонит их из земли своей.

В половине одиннадцатого начался урок арифметики. Он велел ученикам открыть учебники и выполнить упражнение на странице пятьдесят четыре. Он заметил, что у многих на страницах задачников красовались чернильные каракули вперемежку с непристойными ругательствами, выведенными на картинках, украшавшие поля с ответами, как татуировки – руки бывалого матроса. Через месяц страницы сделаются вообще неузнаваемыми, но они должны продержаться до конца учебного года. Эти ученики были помладше, и их бунт выплескивался лишь на страницы книг.

Но с этим тоже оставалось только мириться, и, повернув голову вправо, мистер Рейнор забыл о шуме в классе и устремил свой взгляд через дорогу на работавших в мануфактурном магазине девушек. О да, последняя была лучшей из всех, кого он помнил. И однажды настало время, когда он решил избавиться от навязчивой идеи и как-нибудь заговорить с ней, когда вечером она выйдет из магазина. Но он опоздал, потому что у нее появился, как казалось, постоянный молодой человек, который встречал ее и провожал до автобусной остановки. Так поступало большинство девушек, увольнявшихся из магазина, потому что их ждала примерно одинаковая судьба. («Робкая и распутная, хрупкая и сильная» – эта строчка не шла у него из головы.) Одни выходили замуж, другие, как он замечал, беременели и куда-то исчезали. Немногие ссорились с управляющим и, очевидно, вылетали на улицу. Но последнюю, как он узнал, однажды вечером развернув газету у светофора на углу, убил молодой человек, который приходил ее встречать.

За окном один за другим проехали три двухэтажных троллейбуса, но он, казалось, все еще видел, как она стоит у прилавка.

– Тихо! – рявкнул он сорока сидевшим перед ним лицам. – Кто откроет рот, получит палкой.

И стало тихо.

Я работаю почтальоном двадцать восемь лет. Обратите внимание на первое предложение. От того, как просто и кратко оно написано, может создаться впечатление, что сам факт моей столь долгой работы почтальоном очень важен, но я понимаю, что он не имеет вообще никакого значения. В конце концов, не моя вина, что он может показаться таковым, потому что я изложил его без затей. Но я не знаю, как это сделать по-другому. Если бы я начал использовать длинные и сложные слова, которые разыскал в словаре, я бы вставлял их слишком часто, без конца вкрапляя в текст и в лучшем случае разделяя их несколькими предложениями. Так что я не хочу, чтобы то, что я собираюсь написать, выглядело по-дурацки из-за мудреных слов.

Женился я тоже двадцать восемь лет назад. Этот факт очень важен и не зависит от того, как о нем пишешь и под каким углом зрения его рассматриваешь. Получилось так, что я женился, как только нашел постоянную работу, и первым приличным местом стала почта (до того я был курьером и рассыльным). Мне пришлось жениться, как только я получил работу, потому что я обещал, а моя невеста была не из тех, кто позволил бы мне забыть об этом.

Вечером того дня, когда я получил первую получку, я зашел к ней и предложил:

– Не хочешь прогуляться по Змеиному лесу?

Я был глуп и не чуял под собой ног от счастья, и оттого, что забыл о нашем уговоре, ничуть не удивился, когда она ответила:

– Ладно, давай.

Помню, стояла поздняя осень, и листья уже присыпало снежком. Сверху их прихватило морозом, но снизу они были еще сырыми. Дул легкий ветерок, сияла полная луна, и мы прогуливались под руку по вишневому саду, довольные и счастливые. Внезапно она остановилась, повернувшись ко мне – коренастая девушка с хорошей фигурой и довольно миловидным лицом – и спросила:

– Хочешь зайти в лес?

Могла бы и не спрашивать. Я рассмеялся в ответ:

– Ты же знаешь, что хочу. А ты?

Мы пошли дальше, и через минуту она сказала:

– Я тоже. Но ты ведь знаешь, что мы должны сделать теперь, когда у тебя есть постоянная работа?

Мне стало интересно, к чему она клонит, хотя я почти догадался.

– Пожениться, – признался я и добавил, чуть подумав: – Ты же знаешь, на мою зарплату не очень-то совьешь семейное гнездышко.

– А по-моему, вполне хватит, – ответила она.

Вот так оно и случилось. Она одарила меня лучшим в моей жизни поцелуем, а потом мы пошли в лес.

Она была с самого начала недовольна нашей совместной жизнью. И я тоже, потому что очень скоро она начала твердить мне, что все ее друзья – а больше всего ее семейство – неустанно повторяли, что наш брак не продержится и дня. Я не особо возражал, потому что через несколько месяцев убедился, насколько все они правы. Не то чтобы меня это очень беспокоило, поскольку я не из тех, кто кипятится по любому поводу. Если честно – а в этом, похоже, немногие готовы признаться – сам факт моей женитьбы означал лишь то, что я поменял один дом и маму на другой дом и мамашу. Даже мои доходы остались прежними: каждую пятницу я отдавал получку и получал пять шиллингов на табак и на один поход в кино. Это был такой брак, где стоимость церемонии и банкета служат первоначальным платежом, а потом ты продолжаешь каждую неделю отстегивать взносы, оставляя что-то себе на жизнь. По-моему, так родилась идея покупки в рассрочку.

Однако наш брак продержался куда дольше одного дня, как это все предсказывали. Он продолжался шесть лет, и ушла она от меня, когда мне было тридцать, а ей тридцать четыре. Штука в том, что когда мы ссорились – а скандалили мы по полной: с криком, руганью и битьем посуды – я очень из-за этого переживал. И в разгар каждого скандала мне казалось, что с той самой минуты, как мы впервые увидели друг друга, мы только тем и занимаемся, что скандалим и переживаем без передышки, и что так будет продолжаться все время, пока мы вместе. Главное же, как мне сейчас представляется – и временами я понимал это даже тогда – что наша жизнь, по большому счету, была нескучной.

Незадолго до того, как она ушла, я предчувствовал, что нашей семейной жизни скоро конец, потому что однажды мы поругались так, как никогда до этого не цапались. Как-то вечером мы сидели дома за столом друг напротив друга. Мы поужинали, попили чаю, так что для последовавшего скандала не было никакого повода. Я погрузился в книгу, а Кэти сидела просто так. Вдруг она сказала: