Как только женщина отперла тяжелую, обитую железными листами дверь, ей под ноги метнулась кошка. Черный зверек возмущенно мяукнул и пропал в темноте лестницы. Александра, сорвавшаяся с места из-за звонка жены Эрделя, забыла выпустить кошку на улицу, и Цирцея, привыкшая к свободе, была возмущена таким долгим заточением.

– Ах, Эрдель же! – простонала Александра, захлопывая дверь. Она добрела до тахты и включила стоявший рядом торшер. Усевшись на скомканный акриловый плед «под волка», женщина стиснула ноющие виски ледяными ладонями.

Напольные часы начала прошлого века, заключенные в подобие деревянного гроба, показывали половину десятого. Настольный будильник в железном корпусе настойчивым громким тиканьем убеждал ее в том, что уже без двадцати десять. И, наконец, наручные часы с оторванным ремешком свидетельствовали, что уже без пятнадцати. «Будем считать, что сейчас без двадцати десять. В больнице еще не должно быть отбоя… Но если Евгений Игоревич плохо себя чувствует, он, наверное, спит…»

Александра набрала домашний номер Эрделя и ждала до тех пор, пока звонок не прервался автоматически. «Дома никого! – Ее терзали худшие подозрения, которых женщина не решалась домыслить до конца. – Значит, жена осталась в больнице с ним. Значит, ему совсем плохо… И как она плакала, когда говорила со мной! Что она говорила? Ведь что-то же она такое необычное сказала, мне резануло слух, но было не до раздумий… Необычное…»

Александра посмотрела на замолчавший телефон и нахмурилась. «Она сказала, что созванивается со знакомыми врачами, чтобы определиться, куда ехать… И кажется, добавила мимо трубки: “Хотя он запретил мне звонить врачам!” Было это или послышалось? Могло и послышаться с перепуга!» Набирая номер мобильного Эрделя, художница не знала, чего опасается сильнее: того, что телефон не ответит, или того, что придется услышать дурную весть. Но в трубке немедленно раздался голос. Говорила жена Эрделя, на этот раз вполне спокойно. Но уже то, что телефон мужа оказался у нее, очень встревожило Александру.

– А, это вы, – без энтузиазма произнесла собеседница, узнав, кто звонит. – Да, пришлось оставить его в больнице.

– Что с Евгением Игоревичем?

– Пока неизвестно. Сердце плоховато, он сильно задыхается. Неудивительно! – В голосе женщины послышались раздраженные нотки. – Если в шестьдесят пять лет выпивать три литра кофе в день, ничего другого ждать не приходится!

– А где я могу его навестить? Когда?

Александра ожидала любого ответа: что пока не время, что врачи запрещают визиты, но то, что произнесла жена Эрделя, повергло художницу в шок.

– Ой, не получится! – раздалось в трубке. – Он ведь просил передать, чтобы вы ни в коем случае к нему не приходили! Прямо вот ни-ни!

– То есть… – растерялась Александра. Вероятно от изумления, она вдруг вспомнила имя супруги Эрделя, до сих пор упорно ускользавшее у нее из памяти. – Татьяна, вы уверены, что он это сказал?! Простите, я не понимаю, ведь…

– Да я тоже не понимаю, – оборвала та, – но передаю, что было велено. Нет, стало быть, нет. Он не хотел вас видеть, ни за что! И уж извините, но я страшно устала и хочу прилечь! Спокойной ночи!

И выключила телефон.

Александра сидела на краю тахты, свесив руку с замолчавшей трубкой, и немигающим взглядом уставившись в сумрак мансарды. Свет торшера с прожженным в нескольких местах пергаментным абажуром едва озарял пару метров в диаметре. Остальная часть обширного помещения растворялась в темноте. Близкая крыша дрожала под частыми ударами зимнего ветра, угрожающе громыхал отставший лист кровельного железа, будто по скату грузно шел средневековый рыцарь в полном облачении. Александра, давно уже научившаяся определять по интенсивности этого звука скорость ветра, поняла, что поднялась метель.

«Почему Евгений Игоревич не желает меня видеть? Мы всегда так хорошо общались… В последнее время особенно сблизились… После того как я чудом раздобыла для него этот редчайший герметический трактат…[1]И вдруг видеть меня не желает! Не мог же он обидеться за то, что я не успела приехать!» Отчаянно пытаясь разобраться в этой загадке, художница внезапно осознала еще два весьма странных обстоятельства, которые не сразу дошли до ее сознания. «Почему Татьяна забрала у мужа мобильный телефон?! Кто же так поступает, оставляя человека в больнице?! Ведь не в коме он, не умер!»

И вторая странность насторожила ее, едва она вспомнила последние слова супруги Эрделя. «Сказала, что ложится в постель отдыхать. Но я только что звонила им домой, никто не взял трубку. Конечно, она и не обязана была подходить к телефону. Но на звонок по мобильному тут же ответила. Так может быть, она вовсе и не дома сейчас? И это просто отговорка, чтобы от меня избавиться?»

Женщина встала, подошла к окну, открыла разбухшую створку. В лицо ей посыпался мелкий колючий снег, сдуваемый ветром с гребня крыши. Переулок, обычно затихающий ближе к полуночи, был необычно пуст для десяти часов вечера. Оранжевые луны фонарей висели длинной вереницей на перекрестье проводов. Настоящей луны не было видно, выше кровель домов бесновалась метель.

Александра не находила себе места от беспокойства. Все, случившееся сегодня, выходило слишком далеко за рамки обыденности, чтобы она могла заставить себя лечь в постель, закутаться пледом и уснуть. Женщина решила спуститься в опустевшую мастерскую Рустама на втором этаже и оглядеться там. Она снова застегнула куртку, которую принялась было снимать, и вышла на лестницу.

Спускаясь, женщина старалась производить как можно меньше шума. Хотя ключ был вручен ей официально, ее не покидало ощущение, что она незаконно пытается проникнуть в чужую квартиру. Откуда оно взялось, Александра не понимала. В этом доме, давно превратившемся в коммуну, почти все двери были незапертыми, многие вещи считались общим достоянием. Электроплитки, чайники, посуда, одеяла – все кочевало с этажа на этаж, в зависимости от того, к кому приезжали гости. И все же Александра почти прокралась мимо приоткрытой двери скульптора. Из квартиры раздавались громкие мужские голоса. К Стасу пришли гости. Незапертая дверь свидетельствовала о том, что Марья Семеновна была отправлена за покупками. Сама она никогда не оставила бы мастерскую открытой.

На втором этаже Александра остановилась, достала ключ и на ощупь отперла замок. Переступив порог, она с опаской пошарила по стенам вдоль косяков, ища выключатель. Вся проводка в доме была допотопная, наружная, во многих местах чиненая-перечиненая и даже вовсе оголенная. Неосторожное прикосновение могло закончиться фатально.

Вспыхнула лампочка, осветившая переднюю. Александра двинулась осматривать квартиру. «Недурно, – говорила она себе, – куда уютнее, чем у меня! А еще говорят, что женщина умеет создать вокруг себя уют из ничего, а мужчина – нет. Смотря, какая женщина… Я ни к чему подобному не пригодна. А Рустам-то молодец, даже выключатели новые поставил!» Свет в своей мастерской она давно включала с помощью пластикового черенка сломанной вилки, опасаясь, что ее ударит током. Из дыры в стене злобно таращилась окисленная медная кнопка, опутанная оголенными, подпалившимися проводами.