роз с острыми как иглы шипами. Становится больно, словно они впиваются в мою кожу.

В том скандинавском мифе красавица с золотыми волосами не уберегла храброго викинга.

Черт! И зачем я думаю об этом? Неужели в двадцать пять лет я все еще продолжаю верить в сказки? Нет, их точно не бывает, если только страшные, но мы сами делаем себя их героями, верим, что нам кто-то может помочь, спасти, изменить жизнь, не осознавая, что за это все придется дорого заплатить.

Как это вышло?

Когда я успела расслабиться?

Рывок, Тихон целует, горячие сухие губы, мой тихий вскрик, упираюсь мужчине в грудь, но он и не чувствует сопротивления, продолжает мягко, но настойчиво ласкать мой рот языком. Расслабляюсь лишь на секунду, и именно в этот миг в груди разливается тепло, перед глазами яркие вспышки, я не отвечаю, а он не останавливается.

Так не должно быть.

– Отпусти!

С силой упираюсь ему в грудь, Тихон отстраняется, смотрит удивленно, а когда я, замахнувшись, обжигаю ладонь пощечиной, он не двигается с места и не пытается меня остановить. Вот теперь в глазах блеск гнева и ярости.

– Не надо так делать, – почему-то не хватает воздуха, говорю медленно, голос хриплый, а самой страшно до чертиков, до ужаса. – Не надо меня использовать.

– Ты видишь это так?

– Не надо меня использовать, я не вещь и не кукла,– еще немного и сорвусь в истерику, а это будет некрасивое зрелище.

Внутри все клокочет от ненависти, страха, обиды. Я хочу делать все сама, сама решать, кого целовать и с кем быть, принимать решения, путь они будет неправильными, но они будут мои.

– Я хочу уйти.

– Нет.

Хорошо, что не ударил, Никифоров бы прогнул меня как надо.

– Нет?

Теперь рядом со мной именно хозяин города, жестокий, властный, не терпящий возражений.

– Пока я не узнаю, кто ты и откуда, ты не выйдешь из этого кабинета. Располагайся, скоро привезут обед, мне необходимо уехать на несколько часов, а ты подумай. И мой тебе совет – рассказать правду.

Не такой он и благородный, как я себе надумала.

Глава 11

Арина

– И чтоб не выла мне по ночам, малявка. Ты поняла меня? Ты здесь не одна в своей розовой комнатке принцессы, здесь вас таких пятеро. А если начнут реветь все, то и получат все.

Девочка всхлипнула, прикусила губу, в больших глазах стояли слезы, за эти несколько дней, что она находится здесь, они прочертили неровные дорожки по щекам.

Мне стоит лишь прикрыть веки, вспомнить на долю секунды прошлое, и я вижу все, каждую мелочь, деталь, то, на что, кажется, не обращала внимания.

Зашарканный пол, облупившуюся от времен краску на дверях и блестящую от тысячи прикосновений ручку. Три лампочки без абажуров, тонкую пыльную паутину в углу над моей кроватью. Белые оконные рамы, трещины на стеклах, сквозняк, выцветшие шторы. Строгий голос высокой женщины с пучком волос на затылке.

Я чувствую запах: сырость, хлорка, горелое масло с кухни, сигаретный дым с лестничного пролета. Я слышу каждый шорох и звук: как баба Нюра, наша сердобольная и ворчливая уборщица, трет мокрой тряпкой пол после отбоя, как что-то шепчет во сне Катя, как скрипят половицы под шагами воспитательницы.

Я слышу свои мысли, они кричат, разрывая сознание, а сердце обливается слезами как я сама.

Наша старшая воспитательница приходила еще не раз, я плакала по ночам несколько месяцев, пятилетний ребенок не понимал, что происходит. Пока психолог, Марина Олеговна, это я потом уже поняла, кто она, не рассказала, что мы с братом останемся здесь жить.

Но к этому времени в веселой и жизнерадостной девочке Арине что-то сломалось. Точнее, сломалось все. Где-то внутри ломается что-то важнее костей.

– Артемка, но ведь это неправда, скажи, что неправда? Мама придет за нами, – я снова плакала, дергая брата за рукав спортивной кофты, а он просто смотрел в одну точку.

В нем тоже что-то сломалось. Это был теперь не мой Артемка – задира и хвастун, а еще самый лучший и веселый старший брат на свете. За этот месяц, что мы были здесь, он похудел на лице ссадины, волосы отросли, в глазах пустота, а еще злость.

– Все правда, Аринка.

– Нет, нет, этого не может быть.

– Ты сама видела.

– Я ничего не видела. Артемка, где мама? Скажи, она придет за нами? Скажи, пожалуйста.

– Не придет. Она умерла, они все мертвы. Они бросили нас.

Помню свои эмоции, это был дикий, самый настоящий ужас и страх. Я так не боялась больше никогда. Он пропитывал насквозь, заполняя тело и сознание, он повелевал мной, а меня уже не было.

Нет, тогда ничего такого я не понимала, а вот потом память постоянно откидывала назад, заставляя с каждым разом ловить все новые грани ужаса.

Марина Олеговна толком ничего не говорила, смотрела с жалостью в глазах, задавала разные вопросы, но всегда спрашивала о родителях в прошедшем времени. А в столовой через пару недель ребята, что постарше, тыкали в меня ложкой и говорили, что я та самая, у кого отец забил мать молотком, а сам застрелился.

Меня тогда накрыла истерика, первый мой приступ на фоне истощенной психики. Говорят, что дети в маленьком возрасте переносят потерю легче, чем в подростковом, – что ж, возможно, если их поместить в благоприятную среду. Наш детский дом так назвать нельзя было.

Несколько раз ко мне приходила женщина в погонах, показывала фотографии людей, спрашивала, знаю ли я их. Что вообще можно было узнать у пятилетнего ребенка? Все дяди и тети, что приходили в наш дом, были для меня хорошими, дарили подарки, угощали сладостями. Как я могла разглядеть в них врага?

– Только не плачь, малявка, не плачь. Ты должна быть сильной. Сильнее всех, кто так говорит о них. Нас бросили, но мы будем сильными.

– Но ведь папа не мог, он не мог так сделать. Он не такой, он любил маму.

Как только мы встречались с братом в коридоре или в столовой, не могли не говорить об этом, потому что это все не укладывалось в голове, это все было не с нами. Но с каждым днем жестокая правда накрывала с головой и утягивала на дно реальности.

Я понимала, но еще не могла поверить, что мама не придет. Все равно плакала ночами, но уже тихо глотая слезы, в таких местах ты вообще быстро принимаешь установленные правила, адаптируешься, чтобы выжить.

У каждого воспитанника детдома есть