Всю зиму по коридорам Уайтхолла и по клубам циркулировали слухи о том, что лорд Гилби «не задержится». В то же время фамилия Квейф проникла в колонки политических новостей воскресных изданий. Роджера называли первым кандидатом на повышение среди парламентских секретарей нового кабинета. Впечатление было, что Роджер управляет прессой, или, точнее, политическими обозревателями, пополнявшими доходы посредством сливания секретной информации в прессу, сливания умелого и хладнокровного. Администраторы (в частности, Гектор Роуз) строили догадки относительно физического наличия в природе таких политических обозревателей — как если бы политические обозреватели были некими сомнительными разновидностями вроде йети или лох-несского чудовища. Человек с убеждениями, Роуз не спешил в них верить. Роджер, полагал я, не только верит в политических обозревателей, но и знает их лично. А если он их знает, ничего удивительного, что он сумел им понравиться, но не выдал наличия у себя готовой политики и тем более не раскрыл ее сути. Таким образом, политические обозреватели, согласные между собой в факте выдвижения Роджера на передний план, предлагали диаметрально противоположные причины такого выдвижения.

В начале февраля Роджер сказал мне, что намерен провести выходные в Бассете — гэмпширской усадьбе Дианы Скидмор. Факт получения мной и Маргарет аналогичного приглашения никак не тянул на случайное стечение обстоятельств. Диана имеет свою разведсеть. Вывод напрашивался только один: связь между Роджером и мной уже отслежена. И даже более того. Диана прекрасно разбирается в состоянии активов вне зависимости от рода деятельности объекта; если же речь об активах членов парламента, ее оценки приближаются к безошибочным. А поскольку Диана явно предпочитает тех, кто уверенно идет вверх, частотность приглашений объекта в Бассет является точнейшим индикатором политического прогресса.

Так о Диане говорят, и не преувеличивают. И однако, слыша о качествах Дианы до личной встречи с Дианой, всякий полагает, что его вводят в заблуждение. По дороге в Саутгемптон, под скрип «дворников» по лобовому стеклу и свист ветра, мы с Маргарет говорили о том, как рады приглашению. Дорога была темная, дождь — проливной; мы заплутали.

— Люблю Диану, — сказала Маргарет. — В ее присутствии как-то расслабляешься.

Я не совсем понял и переспросил.

— Забываешь о конкуренции, потому что с Дианой конкурировать нет смысла. Тебе это непонятно. А я для визита в Бассет никогда не стала бы специально платье покупать.

В Бассет всегда хорошо съездить, сказал я, не важно, в каком наряде. Впереди замелькали знакомые огни, и мы с Маргарет почувствовали себя, как могли бы почувствовать путники давней эпохи, когда населенные пункты были обособленны, а население скудно, — путники, стало быть, приметившие над пустошью слабый, но обнадеживающий огонек.

Ощущение показалось несколько нелепым, когда по темной аллее через диковатый парк мы подъехали к дому и поднялись на крыльцо. Бассет строился в восемнадцатом веке, однако в просторнейшем холле было тепло, как в самой современной нью-йоркской квартире, и пахло цветами. Цветы были в гирляндах и в букетах, цветы заполняли эту территорию дружелюбия. Казалось, мы угодили прямо к свадебному завтраку. Бассет встретил нас не только роскошью, но и несказанным уютом.

Мы прошли через холл к списку приглашенных. В этом доме даже порядок фамилий продуман. Лидировал мистер Реджинальд Коллингвуд — старший член совета министров. Виконт и виконтесса Бриджуотер занимали второе место. Титул указывал на трансформацию моего старинного знакомца, Хораса Тимберлейка — не земельного магната, но индустриального босса, — с момента трансформации ласкаемого тори. Мы с Маргарет шли третьим номером, предположительно как частые гости в Бассете. На четвертом месте были мистер Роджер Квейф и леди Каролина Квейф. На пятом — мистер Монтегю Кейв. Его выбрали парламентским секретарем одновременно с Квейфом. Мы заметили, что Кейв по обыкновению один, без жены. Поговаривали, она ему неверна. Шестым номером стояла миссис Хеннекер. Я фыркнул, Маргарет усмехнулась. Последним шел мистер Робинсон, один и без подробностей.

С галереи донесся голос Дианы, оживленный, заставляющий подчиниться. Диана вошла в холл, расцеловала нас с Маргарет и провела в одну из гостиных — ту, где доминируют Сислей и Писсаро. Диана помнила, что мы пьем, без лишних вопросов отдала распоряжения дворецкому, спросила: «Я ничего не перепутала?» — зная, что не перепутала, — и стала смотреть на нас своими дерзкими, пронзительными, оценивающими глазами.

Диане Скидмор исполнилось пятьдесят; впрочем, она хорошо сохранилась. Несмотря на узкую кость, ее всегда отличало отменное здоровье. Она никогда не считалась красивой — по крайней мере так говорили, — пожалуй, даже и миленькой не слыла. Думаю, сейчас, в зрелом возрасте, она выглядит лучше, чем когда-либо, поскольку осталось только впечатление былой миловидности, но не доказательства отсутствия таковой. Диана живая, подвижная почти по-обезьяньи — этот род привлекательности свойствен женщинам, чуть ли не с рождения уверенным в своей способности нравиться. «Бывших красавиц нет в природе», — говаривала Диана, разумея, что навек остается не телесная красота, а уверенность в ней. Действительно, более всего в Диане привлекает именно уверенность. Отнюдь не тщеславная, Диана не упустит случая предстать в выгодном свете. Она знает — в силу своей проницательности не может не знать, — что отпугивает отдельных мужчин. Зато тех, которых не отпугивает, она притягивает — и на этот счет с детства не имеет сомнений.

На левом плече Дианы красовалась огромная бриллиантовая брошь. Я виновато покосился на жену, которая надела нынче мой последний подарок, перидотовую брошь. Безупречный вкус Маргарет не допустит хвастовства ни в малейшем проявлении, но лицом к лицу с Дианой она, кажется, об этом жалеет.

Самое интересное, что семьи Маргарет и Дианы принадлежат к одному классу. Дианин отец был адвокат, остальные родственники — как и родственники моей жены — ученые, врачи, то есть представители профессиональной, а местами и творческой интеллигенции. В частности, к последней относятся отец и мать Маргарет. Однако, несмотря на происхождение, Диана с детства внушила себе, будто принадлежит к самому фешенебельному обществу. А внушив, попала в фешенебельное общество, причем с впечатляющей быстротой. Ей не исполнилось и двадцати одного года, когда она сочеталась браком с Чонси Скидмором, а заодно и с крупнейшим состоянием в Америке. Глядя на зрелую Диану, трудно отделаться от мысли, что не семейство Скидмор и не круговорот приятелей, а сама Диана, и только Диана, создана для этого именно мира.

Похоже на триумф авантюристки, не правда ли? Только не в глазах Дианы и не в глазах людей, близко ее знающих. Да, Диана упрямая и волевая, а также необыкновенно проницательная, но присутствует в ней и великолепие, и — вы не поверите — великодушие женщины, использовавшей все, что посылала ей жизнь. За Чонси Скидмора она вышла по большой любви. Овдовела больше года назад, но все еще тосковала по мужу.

В тот вечер нас за ужином было восемнадцать человек (Квейфы ожидались только назавтра). У Дианы обычай набирать дополнительных гостей из тех, кому она сдает коттеджи, или из преподавателей Винчестерского колледжа[5]. Я взглянул на потолок, расписанный ныне забытым венецианцем восемнадцатого века. Разговор набрал несколько децибел, приглушил дождевые струи до мирного журчания. Дворецкий незаметно наполнил мой бокал; четверо лакеев прислуживали бесшумно. На долю секунды я усомнился в реальности происходящего. К слову, остальных присутствующих подобные сомнения не посещали. Разговор перекинулся на животрепещущую тему — с какого боку взяться за перепланировку дома, когда Дианин сын вступит в права наследства. А может, лучше Диане уже сейчас потихоньку начать ремонт? Звонким своим голосом она обратилась к Коллингвуду, что сидел от нее по правую руку: