Если представить это мировоззрение как игрушечную модель международного законодательства, то результат получается необыкновенным. Нормой разрешения международных конфликтов должен быть отказ от эскалации возмездия. Причина проста. Если кто-то крадет две шоколадки, а жертва для заключения мира требует четыре, то экспоненциальный рост ответных мер будет вредным для всех. Дети понимают, что даже на войне нужно соблюдать правила.

Жак Мелер – один из многих аргентинцев, эмигрировавших из страны по интеллектуальным и политическим причинам. Он учился вместе с Ноамом Хомским в Массачусетском технологическом институте (МТИ), в самом центре когнитивной революции. Оттуда он отправился в Оксфорд, а затем во Францию, где стал основателем выдающейся школы когнитивной науки в Париже. Он был изгнан не только как гражданин, но и как философ. Его обвинили в реакционных взглядах за утверждение, что человеческое мышление имеет биологическую основу. Это произошло в ходе пресловутого «развода» между гуманитарными и точными науками, который в психологии был особенно драматичным. Моя книга – своего рода хвалебная ода и признании заслуг Жака Мелера. Пространство свободы было завоевано в том числе благодаря усилиям, которые он приложил, выплывая против течения и пытаясь восстановить диалог.

В грандиозной задаче понимания человеческого мышления деление между биологией, психологией и нейронаукой – всего лишь вопрос кастовой принадлежности. Природе безразличны искусственные барьеры между дисциплинами. В этой главе я перемежал биологические аргументы, такие как развитие лобной коры, с когнитивными – например, раннее формирование нравственных представлений. В других примерах, связанных с билингвизмом и вниманием, мы исследовали сочетание этих элементов.

Наш мозг практически идентичен мозгу людей, живших как минимум 60 тысяч лет назад, когда началась миграция из Африки и культура была совершенно другой. Это показывает, что судьба и потенциал каждого человека формируется в его социальной нише. Один из моих аргументов состоит в том, что практически невозможно понять человеческое поведение без учета свойств органа, который за него отвечает, – головного мозга. Способ, которым социальное и биологическое знание взаимодействуют и взаимно дополняют друг друга, зависит от обстоятельств. Иногда биологический компонент оказывается решающим. В других случаях результат определяется преимущественно социальной и культурной тканью. Примерно то же самое происходит с нашим телом. Физиологи и тренеры знают, что физическая форма сильно меняется в течение всей жизни, в то время как, например, скорость бега не обладает таким диапазоном изменчивости.

Биологические и культурные составляющие по своей природе всегда связаны, но эта связь не линейная. Необоснованное интуитивное представление состоит в том, что биология предшествует поведению, а врожденная биологическая предрасположенность под влиянием культуры может развиваться по разным траекториям. Это неверно; социальная среда влияет непосредственно на биологию мозга. Можно привести драматический пример наблюдений над мозгом двух трехлетних детей. Один из них рос в нормальной обстановке, окруженный родительской любовью и заботой, в то время другой был лишен эмоциональной и социальной стабильности. Его мозг оказался не только аномально мал. Желудочки мозга – полости, в которых циркулирует спинномозговая жидкость, – тоже имели маленькие размеры.

Таким образом, различный опыт социализации приводит к совершенно разному развитию мозга. Ласка, слово или образ, – любое жизненное впечатление оставляет в нем след. Эти следы модифицируют мозг, а вместе с ним и наши реакции, нашу предрасположенность к тем или иным отношениям, наши мечты и желания. Иными словами, социальный контекст изменяет мозг, а это, в свою очередь, определяет наше место в обществе.

Второе необоснованное интуитивное представление состоит в том, что если нечто имеет биологическую природу, то оно неизменно. Опять-таки, это неправда. К примеру, предрасположенность к музыке зависит от биологического устройства слуховой коры. Это причинная связь между органом и культурным проявлением. Однако эта связь не означает детерминированного развития. Слуховая кора не статична; каждый может изменить ее с помощью постоянной практики и упражнений.

Таким образом, социальное и биологическое неразрывно связаны. Различие между ними – не свойство природы, а результат нашего неверного понимания ее качеств.

Что определяет наш выбор и позволяет нам доверять другим людям и собственным решениям?

Наш выбор формирует нашу личность. Мы выбираем между рискованными поступками и консервативной жизнью, между ложью во спасение и правдой любой ценой. Мы делаем выбор между откладыванием денег на будущее и щедрыми тратами в настоящем. Огромная сумма наших действий и решений создает картину нашей личности. Как писал Хосе Сарамаго в романе «Книга имен», «строго говоря, не мы принимаем решения, а они – нас»[26]. Или, в более современном варианте, когда Альбус Дамблдор наставляет Гарри Поттера: «Наш выбор, Гарри, показывает, кто мы такие, гораздо больше чем наши способности»[27].

Почти все наши решения довольно прозаические, так как большая часть нашей жизни проходит в рутине. Мы решаем, стоит ли зайти к другу после работы, поехать на автобусе или на метро, съесть чипсы или салат. Мы незаметно выстраиваем на умственной шкале все множество возможных вариантов и, обдумав их, делаем выбор (конечно же, чипсы). В процессе выбора мы задействуем нейронные контуры, которые составляют наш мозговой механизм принятия решений.

Наши решения почти всегда основаны на неполной и неточной информации. Когда родитель выбирает школу для ребенка, министр экономики решает изменить систему налогообложения, а футболист попробует забить гол сам, вместо того чтобы передать мяч товарищу, можно лишь примерно представить себе последствия сделанного выбора. Принятие решений – это почти как предсказание будущего: неточность неизбежна. Eppur si muove[28]. Механизм работает, и это замечательно.

Четырнадцатого ноября 1940 года 500 самолетов Люфтваффе почти беспрепятственно долетели до Британии и семь часов бомбили промышленный город Ковентри. Спустя много лет после окончания войны капитан Фредерик Уильям Уинтерботэм рассказал, что Уинстон Черчилль[29] мог бы избежать бомбежки и уничтожения города, если бы решил воспользоваться секретным оружием, разработанным молодым британским математиком Аланом Тьюрингом.