Начался конкурс. В первом из прозвучавших стихо творений речь шла об ужасах крепостного права, и Кадика это рассмешило: крепостничество отменили сто лет назад, придумал бы что-нибудь поновей, чувак! В следующем говорилось о боксе, и оно – о чем все сразу догадались – было явным подражанием модному молодому поэту Евгению Евтушенко. Но вот подошла очередь Эдуарда, и он, изо всех сил сдерживая слезы, читает стихотворение, написанное для Светы. После него на сцену выходят другие, но его компания уже чествует своего героя. Его обнимают, хлопают по спине, выкрикивают «Хуй тебе в рот!» – ритуальное приветствие парней из Салтовки. Все уверены, что приз достанется ему, и в конце концов так и выходит. Победитель поднимается на сцену, директор Дома культуры имени Сталина поздравляет его и вручает диплом и подарок.

Что же это за подарок?

Коробка с домино.

Черт бы побрал этих ублюдков, думает Эдуард: подарили домино!

Он стоит возле кинотеатра в окружении своих приятелей, стараясь изобразить на лице радость, и тут к нему подходит какой-то тип и говорит, что его прислал Тузик. Тузик – известный на всю Салтовку бандит, ему двадцать лет, он уклоняется от службы в армии и ходит не иначе как в сопровождении целой толпы вооруженных телохранителей. А сейчас, передает его посланец, он хочет видеть поэта. На лицах товарищей тревога: с Тузиком шутки плохи. Он очень опасен, но отказаться от приглашения – еще опасней. Посланец ведет Эдуарда в глухой переулок, недалеко от кинотеатра, где собрались десятка полтора парней, по виду – сущих головорезов, и в центре, в окружении своей дворни, стоит мощный, можно даже сказать, толстый, одетый в черное Тузик собственной персоной. Ему понравилось стихотворение Эдуарда. И он хочет, чтобы поэт написал ему еще одно, в честь Гали, густо накрашенной блондинки, которую он обнимает за талию. Эдуард дает обещание, и, чтобы скрепить договор, ему протягивают сигарету с таджикским гашишем. Такую он курит впервые в жизни, ему противно, но дым он все же глотает. Потом Тузик предлагает ему поцеловать Галю, в губы. Становится страшновато. Кажется, что все, что говорит Тузик, имеет двойной смысл: если он тебя обнимает, то не исключено, что хочет пырнуть ножом. Говорят, таким был Сталин – ласковый и жестокий одновременно. Эдуард хочет отделаться шутками, но тот настаивает: «Так ты не хочешь полизаться с моей подружкой? Ну, давай же, поработай языком!» Знакомая песня, зловещее предзнаменование, однако все как будто обходится. Потом они долго пили, курили, переругивались, пока Тузик наконец не решил сняться с места и прошвырнуться по городу. Эдуард не понимает, в каком качестве его приняли в банду – то ли амулета, то ли козла отпущения, и, воспользовавшись моментом, хочет слинять, но Тузик не позволяет.

– Скажи, поэт, а замочить кого-нибудь ты не пробовал?

– Нет, – ответил Эдуард.

– А хочешь?

– Ну-у-у…

В общем-то, Эдуард был горд тем, что теперь он – друг Тузика и шагает рядом с ним в окружении двух десятков крутых парней, готовых предать город огню и мечу. Было поздно, праздник кончился, большинство гулявших разошлись по домам, а те, кто еще шатался по улицам с разбитыми фонарями, завидев банду, торопливо расступались. Но вот один тип с двумя девушками зазевался, и бандиты начали к ним цепляться. «Две чувихи на тебя одного, – ласково начал Тузик. – С нами не поделишься?» Мужик побелел, как простыня, поняв, что попал в серьезный переплет, и попробовал обернуть все в шутку, но вдруг согнулся пополам: Тузик ударил его кулаком в живот. Потом сделал знак остальным, и те принялись за девушек, стали рвать на них одежду. Дело шло к изнасилованию. Одна из них уже стояла совершенно голая: толстая, с бледной кожей, должно быть, простая работница из какого-нибудь общежития в Салтовке. Бандиты один за другим лезут руками в ее скрытую волосами дыру. Эдуард тоже попробовал: внутри было сыро и холодно, а когда он вытащил пальцы, на них была кровь. Это его мгновенно отрезвило, возбуждение спало. В нескольких метрах от него остальные, по очереди, насилуют вторую девушку. А мужика немилосердно избивают. Он стонет, но все тише и тише и, наконец, совсем замолкает. Одна сторона его лица похожа на кровавую кашу.

Наступил момент общего замешательства, и на сей раз Эдуарду удалось улизнуть. Он быстро шагал, зажав под мышкой коробку домино, а в кармане у него лежал нож и тетрадь со стихами. Он шел наобум, куда глаза глядят. Не к Кадику и не к Косте. В конце концов оказалось, что он шел к Светке. Ему страстно хотелось или переспать с ней, или ее убить. Если она одна, то он ее трахнет, если с Шуриком – то убьет. Обоих. Нет причин лишать себя такого удовольствия: его, как несовершеннолетнего, не расстреляют, дадут лет пятнадцать, и приятели будут уважать его как героя. Время было позднее, но мать Светки, которую все считали проституткой, открыла ему дверь. Светка еще не вернулась.

– Хочешь ее подождать?

– Нет, я зайду потом.

И он снова ушел в темноту и все шагал и шагал, взбудораженный, раздираемый гневом, отвращением и другими чувствами, распознать которые был не в состоянии. Когда он пришел во второй раз, Светка уже вернулась. Одна. То, что было потом, он помнит смутно, но особых разговоров между ними не было. Эдуард оказался с ней в постели, и он ее трахнул. В первый раз. И спросил: «Шурик так вставляет тебе свою штуку?» Кончил он слишком быстро. Светка зажгла сигарету и стала излагать ему свой взгляд на вещи: женщина созревает быстрее, чем мужчина, поэтому, чтобы добиться сексуальной гармонии, мужчина должен быть старше. «Ты мне правда очень нравишься, Эдик, но ты же видишь, ты слишком маленький. Можешь остаться до утра, если хочешь».

Эдуард не хочет. Он уходит в бешенстве; он считает, что люди заслуживают того, чтобы их убивали, и решает, что, став взрослым, станет их убивать. И пусть не надеются, что у него дрогнет рука.

Следующая сцена разворачивается пять лет спустя, в комнате, где живет семья Савенко. Полночь, Эдуард раздевается, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить мать, которая спит в супружеской постели одна. Отец в командировке, сын не знает где, да и не желает этого знать, прошли те времена, когда он им восхищался. Эдуард отработал восемь часов на заводе и очень устал, но ему не спится. Он садится за стол, на котором лежит книга в переплете из искусственной кожи – «Красное и черное», из серии зарубежной классики. Должно быть, мать, чтобы почитать за ужином, вынула ее из шкафа, где за стеклом, чтобы не пылилась, хранится мировая культура. Когда-то он читал эту книгу, и она ему понравилась. Перелистывая, натыкается на знаменитую сцену, где Жюльен Сорель, прекрасной летней ночью, под тополем, пытается взять за руку госпожу де Реналь, и эпизод, который некогда привел его в восторг, вдруг наполняет душу острой тоской. Еще несколько лет назад он легко представлял себя на месте Жюльена: уроженец жалкого захолустного городишка, не имеющий на руках никаких козырей, кроме собственной привлекательности и страстного желания выбиться в люди. Ему ярко представлялась сцена, как он соблазняет прекрасную аристократку. Но теперь с безжалостной очевидностью открывается истина: он до сих пор не только не знаком ни с одной аристократкой, но у него нет ни малейшего шанса встретить такую хоть когда-нибудь.