И все же Эдуард не был бы самим собой, если бы почил на лаврах и всю оставшуюся жизнь поочередно мастерил то стихи, то брюки. Помимо «декадентов» из магазина № 41, он обзавелся еще одним приятелем, плейбоем (это слово тоже начинало обживаться в России), по имени Генка. Генка был сыном офицера КГБ, человека более ловкого, чем бедолага Вениамин: он стал директором шикарного ресторана, куда ходило чекистское начальство, то есть превратился в важную персону. С такими связями Генка мог бы, как его отец, легко вступить в партию, стать в тридцать лет секретарем райкома и обеспечить себе сытую жизнь до конца дней: дача, служебная машина, летний отдых в комфортабельных санаториях в Крыму. Такая перспектива казалась вполне гарантированной, поскольку все знали: время чисток и террора закончилось. Революция перестала пожирать своих детей, власть, по выражению Анны Ахматовой, стала вегетарианской. Во времена Никиты Хрущева светлое будущее превратилось в достижимую и привлекательную цель: относительная безопасность, более высокий уровень жизни, множество благополучных семей, где детей больше не вынуждают доносить на своих родителей. Правда, был щекотливый момент, когда после смерти Сталина из лагерей выпустили зэков, а некоторых даже реабилитировали. Бюрократы, провокаторы и стукачи, по вине которых эти люди попали на нары, были уверены, что их жертвы никогда не выйдут на свободу. Но вот кое-кто вернулся, и, если еще раз вспомнить Ахматову, «две России взглянули друг другу в глаза: та, что сажала, и та, которую сажали». Повеяло кровавым кошмаром, однако обошлось. Палач и жертва встретились лицом к лицу, каждый знал о другом все, оба отводили глаза, и оба, чего-то стыдясь и чувствуя себя не в своей тарелке, бежали в разные стороны, как люди, которые когда-то вместе совершили скверный поступок и старались об этом не вспоминать.

Некоторые, однако, вспоминали. Хрущев в 1956 году зачитал на ХХ съезде партии «секретный доклад», который скоро стал известен всем: он разоблачил «культ личности» Сталина и открыто признал, что государством в течение двадцати лет управляли преступники. В 1962-м он лично разрешил напечатать книгу «Один день Ивана Денисовича», написанную бывшим зэком по фамилии Солженицын, и эта публикация потрясла страну. Читающая публика рвала друг у друга из рук 11-й номер журнала «Новый мир», содержавший будничное и прозаическое, но доскональное и кропотливое описание одного дня заключенного в лагере с не самым строгим режимом. Потрясенные до глубины души, не смея в это поверить, люди заговорили: наступила оттепель, жизнь налаживается, Лазарь восстает из могилы; с того момента, как хоть один человек осмелился ее высказать вслух, правда непобедима. Мало каким книгам выпало наделать столько шуму – и в этой стране, и за ее пределами. И ни одна, за исключением вышедшего десять лет спустя после «Архипелага ГУЛАГа», не смогла оказать столь ощутимого и реального влияния на ход истории.

Власть поняла, что, если правда о лагерях и вообще о прошлом будет звучать и впредь, она рискует пустить под откос все: не только Сталина, но и Ленина, а с ними – и всю систему, вместе с ложью, на которой она зиждется. Именно поэтому «Иван Денисович» ознаменовал собой одновременно и апогей, и закат процесса десталинизации. Хрущев был смещен со своих постов, и поколение выживших после чисток аппаратчиков восстановило в стране, под благосклонным взглядом незлобивого Леонида Ильича, смягченный вариант сталинизма, до гипертрофированных масштабов раздув роль партии и введя в обиход, во имя кадровой преемственности, систему блатных отношений, кооптации, теплых местечек и умеренных репрессий, – это называлось номенклатурным коммунизмом, по имени элиты, которая извлекала из него выгоду. Эта элита была довольно многочисленна и разрозненна, но, будучи вовлечена в игру, легко сплачивалась. Достигнутая стабильность, хорошо утрамбованная и пофигистская, в сущности, была весьма комфортна, и те из русских, кто успел пожить в ту эпоху, вспоминают о ней с ностальгией, особенно сегодня, когда они вынуждены плавать, а зачастую и тонуть в ледяных волнах эгоистического расчета. Великая поговорка эпохи – аналог нашей «работать больше, чтобы зарабатывать больше» – звучала так: «Мы делаем вид, что работаем, они делают вид, что нам платят». Как образ жизни выглядит не очень привлекательно, но что с того: все как-то выкручивались. Если не делать серьезных глупостей, то жить можно. Всем плевать на все, народ, сидя по кухням, создает свой мир, который – если не явится новый Солженицын – простоит еще века, в этом можно быть уверенным, потому что его глубинная суть – ничего не менять.

В этом мире такой симпатичный лоботряс, как Генка, может позволить себе оставаться симпатичным лоботрясом, и его отец-чекист не возражает. Конечно, было бы лучше, если бы он вступил в партию, как было бы лучше, чтобы молодой французский буржуа, в те же годы – славное тридцатилетие процветания Франции, – учился бы в Национальной школе управления или в Политехническом. А если лоботряс этого не делает – не страшно: он не умрет с голоду и не сгниет в лагере, для него найдется уютное местечко какого-нибудь столоначальника, и его не будут преследовать как тунеядца и антиобщественный элемент, вот и все. И в итоге Генка, нимало не заботясь о будущем, проводит ночи, выпивая на дармовщинку со своим приятелем Эдуардом в заведениях, которыми управляют коллеги его отца, а днем, во всяком случае, летом – в буфете зоопарка, где у него свой столик и где он развлекает свою дворню, выгоняя из буфета посетителей под предлогом, что там происходит заседание чрезвычайного конгресса укротителей бенгальских тигров, генеральным секретарем которого является он сам.

Компания Генки распадается на два крыла – эсэсовцы и сионисты. Самым живописным из SS был славный малый, который развлекал компанию тем, что ловко передразнивал произносящего речь Гитлера. Немецкий он знал слабо, но его приятели знали его еще хуже, так что было достаточно выпучить глаза и брызгать слюной, и успех был обеспечен, тем более что слова kommunisten, kommisaren, partizanen, juden были понятны всем – окружающие покатывались со смеху. Включая и сионистов, среди которых не было ни одного еврея. Их энтузиазм по поводу Израиля возник по время Шестидневной войны. С точки зрения международной политики стоять на таких позициях было непросто, потому что при всем своем шалопайстве эти ребята были патриотами собственной страны, а их страна поддерживала и вооружала арабов. Но на них производила большое впечатление военная доблесть, а в этом перед парнями Моше Даяна можно было снять шляпу. Настоящие солдаты, голыми руками не возьмешь, совсем как фрицы или япошки, и дрался ты с ними или нет, не имеет значения, все равно ты их уважаешь. А вот кого не будешь уважать никогда, так это америкосов, толстых, розовых, изнеженных придурков, для которых идеальная война – это то, что они показали в Хиросиме: они сверху кидают бомбы и стирают все в порошок, сами при этом ничем не рискуя.

Кроме вермахта и ЦАХАЛа, предметом обожания Генки и его разношерстной когорты был фильм, который постоянно крутили в Харькове все эти годы, и они всей компанией ходили на него по десять и двадцать раз: «Искатели приключений» с Аленом Делоном и Лино Вентурой. Иностранные фильмы и, в частности, французские, были тогда новым явлением, связанным с эпохой Хрущева. Все знали, кто такие де Фюнес и Делон, а десять лет спустя – Пьер Ришар, обаятельный человек, который до сегодняшнего дня в самых дальних уголках бывшего Союза воспринимается как божество и никогда не отказывается принять участие в съемках в Грузии или в Казахстане в качестве приглашенной звезды. Первая сцена «Искателей приключений», где Делон пролетает на самолете под Триумфальной аркой, вдохновила Эдуарда и Генку на одну из самых капитальных глупостей, когда они, пьяные вдрызг, что случалось частенько, попытались угнать самолет-развалюху, подняв его в воздух со взлетной полосы военного аэродрома. Забава не обернулась серьезными неприятностями лишь потому, что поймавшие их охранники восприняли все как шутку и, растрогавшись, выпили с несостоявшимися угонщиками по стаканчику, чтобы их утешить. Помню, я был точно так же растроган, когда мои сыновья шести и трех лет решили бежать из дома с зонтиком вместо дорожного посоха и котомкой из носового платка.