возрождение – нет, не Возрождение, и даже не реставрация, а возрождение как воссоздание государственного православия. Воссоздание неуклюжее, корявое, итогом которого стал большевизм в православной упаковке, имеющий мало общего даже с дореволюционным православием, не говоря уже о Христе и Церкви. Но количественно – опять появились десятки тысяч церковных «деятелей», «богословов», стали выходить тысячи книг. Потому и тратит государство деньги на эту дымовую завесу, что хочет оттеснить реальность, жизнь, хочет «потёмкинским православием» предотвратить появление настоящего. Историк, безусловно, не обязан с этой дымовой завесой бороться, но обязан не вводить в неё читателя, обязан даже поставить указатель: «Тут обитает ничто». Не мины, но болото.

А как же любовь к ближнему? Может быть, она в том, чтобы, воздерживаясь от «историзации» бюрократических обманок, всё-таки снизойти к людям, которые в этом обмане проводят всю жизнь, делают карьеру, любят, ненавидят, детей рожают? Люди-то реальные?

Люди реальные, а их карьеры – нереальные. В том-то и ужас царства кесаря что оно перерабатывает жизнь в нежить. Однако, это не означает, что историк должен отступить перед тем адом на земле, который украшен невидимой, но хорошо известной надписью: «Оставь надежду, всяк сюда входящий». Напротив: историк может и должен изучать и эту сферу, тем более, что для многих эпох, для подавляющего числа никаких других сфер и не сохранилось. Надо трезво понимать, что Александр Македонский тот же Гитлер. Что ж, не изучать Александра Македонского? А почему Гитлера не изучать? Сталина? Путина? Изучать-изучать, делать из этих лимонов лимонад. Только изучать не бесчеловечное в них, не то, что сами эти персонажи хотели бы предложить для апологии – и предлагали. Изучать деформации, чтобы обнаружить формы. «Апофатическая история», «история от противного».

Да, это будет скорее история человеческой слабости – но именно в слабости скорее, чем в силе, открывается человечность. Безусловно, это не означает, что историк не должен делать усилия по розысканию источников для освещения жизни людей «обычных», «безвластных», «массы», которые и сами, возможно, хотят спрятаться от освещения. Должен, иначе будет нарушена пропорция в пользу тех, кто достаточно силён, чтобы покупать себе будущее, заставлять потомков помнить прежде всего о себе, истребляя память о других.

Милитаристская ложь об истории

Геродот отец не истории, он отец милитаристской лжи об истории. До Геродота была милитаристская правда.

Египетские, вавилонские, да и еврейские владыки честно и прямо сообщали, что пошли и завоевали, обратили в рабство, вырезали, уничтожили. Набожные ссылались на волю Божию, остальные просто считали себя богами.

Геродот сочинил войну как мир, защиту своей свободы и жизни слабых. Конечно, персы нападали на греков. Персия в течение тысяч лет, как и все страны древности, нападала на всех соседей. Так ведь и греки нападали – Гомер именно об этом. Он – недостающее звено между историей как наивной войной ради войны и историей как войной ради свободы.

Гомер ещё ссылается на богов, но уже на первый план выводить восстановление справедливости. Уничтожение Трои – акт возмездия за кражу Елены Прекрасной. Впрочем, любая война – акт возмездия за кражу. Мой мир, а ты его украл! Ты самим своим существованием мой воздух вдохнул, моё спокойствие разрушил! И вот уже Александр Македонский проносит свои стулья до Афганистана, и римские орлы каркают на холмах Англии, чтобы обезопасить итальянцев.

Хуже армии только религия. В самой настоящей древности, видимо, не воевали, но уже объединялись для сооружения святилищ. Какой-то перевёрнутый мир – до всяких государств, до письменности, когда жили крохотными деревушками и жили скудно, люди сволакивали многотонные камни. Это как если бы в современном мире четыре миллиарды людей посвятили себя астрологии. Неудивительно, что от этой поры – а она длилась десятки тысяч лет, в разы дольше всей «современности» – не осталось никакой исторической памяти. Прошлое было, да сплыло, его не сделали историей. Только камни стоят.

Превращение людей в многотонные бессмысленные камни, видимо, есть первое проявление гусеничного хода истории. История – не та гусеница, которая под танком или трактором, а та, из которой шёлк. Не прямолинейное движение, которое давит всё живое, а тыканье из стороны в сторону. Не одновременное выступание всех с правой ноги, а голова уже впереди, длинное же тело подтягивается. Не чтобы среди людей были лидеры и пасомые (это ересь властолюбия), а просто есть разделение труда. В своей сфере каждый голова, а в других сферах подтягиваемся постепенно и неравномерно. И в наши дни много людей, которые ещё и Геродота не догнали, да и Гомера; на историю смотрят как фараоны или даже как рабы фараонов.

Прошлое не знает «происхождения человека от обезьяны», она знает развитие животных от более простых к более сложным (чисто количественно) организмам. Прошлое превращается в историю, когда один – один-единственный – организм говорит о себе как о человеке. Кстати, это мог быть и неандерталец – во всех людях есть примесь неандертальских генов. То, что эту примесь открыли, приятно-символично. Примитивная вера позитивистов XIX столетия в себя как авангард человечества слишком высокомерно относилась к «отсталым народам» или к «низшим классам» в собственной стране. Впрочем, Артур Конан-Дойль устами Шерлока Холмса позволил себе предположить, что внутри любого человека существует «первобытность». Только он под «первобытностью» имел в виду «дикость», ту же отсталость. Мол, человек проходит в своём развитии весь путь, который прошло «человечество». Если бы! Ведь и величайшие научные и технические открытия делались в эпоху «дикости», может быть, и неандертальцами. Точнее, одним каким-то «неандертальцем». Изобретают не «народы», а конкретный изобретатель. Или – не изобретает, если его, к примеру, убьют или просто уморят голодом. А такое бывает!

Поставь большинство современных учёных в тогдашние условия, они ничего не изобретут, они без гранта и начинать не станут. А каково было изобретателю колеса – грантов не получал, военных ещё не существовало, а если бы и существовали, они бы не знали, что заказывать. Военные стервятники, которые сперва убивают дух изобретательства, а потом заказывают что-нибудь из останков. XIX век не случайно же перешёл в первую, а потом вторую мировую войну, – могучий интеллектуальный порыв был осёдлан военными.

В результате учебники истории, как их писали в том же XIX  столетии, практически невозможно читать. Это учебники не истории, а боевых действий. Какие-то Александры идут войною на Ричардов, потом движение в обратном направлении, потом какие-нибудь гунны нахлынут и сметут и александров, и ричардов, а на очереди Мао и Ленин, и почему они туда-сюда ходят, смысл хождения – не для них, а для читателя –