– Представьте, да! Не все...– справедливости ради добавил Ольшевский. – Я свой труд хочу закончить.

Доктор хрипло смеялся, его смех был похож на кашель.

– Не обижайтесь, милый вы мой, – вытирая выступившие на глазахслезы, извинялся он. – Вы правильно делаете. Лучше не думать о том, что творится на улицах. Армию объявили свободной, преступников выпустили из тюрем... город наводнен дезертирами и уголовниками. Они, между прочим, вооружены... Мне-то бояться нечего, я свое пожил. А что будет со всеми вами?..

Он долго, с наслаждением, живописал грядущие ужасы. Ольшевский только делал вид, что слушает. В сущности, Варгушев был прав... но что толку в правильном диагнозе, если нет средства излечить болезнь?

Отделавшись от разговорчивого соседа, Ольшевский запирался у себя и всецело отдавался тонкостям германской филологии.

В этот раз он начал не с книг, а со шкатулки, которую всучила ему старушка. В нем внезапно проснулся дух исследователя. Он водрузил приобретение на стол и поднял крышку...

Каково же было его удивление, когда он прикинул примерный возраст писем. Не меньше двухсот лет! Где, каким образом хранились они? Как уцелели? Кем были написаны? А главное – кому?

Ольшевский пожалел, что не расспросил старушку, как к ней попали эти исписанные английскими словами желтые, сложенные вчетверо листы, хрупкие от времени, истертые на местах сгибов, с потрепанными краями...

Сначала он все ходил на Кузнецкий, надеясь встретить там пожилую даму или хотя бы узнать, где она живет. Но никто ее не запомнил. И сама она более там не появлялась. Сколько ей было лет? Семьдесят? Восемьдесят? К какому сословию она принадлежала? В ее речи и жестах сквозило хорошее воспитание, но одежда выдавала крайнюю бедность. Раз она читала эти письма, то знала языки. Вероятно, она окончила институт благородных девиц, давала уроки детям из богатых семей, учила их говорить по-французски, по-немецки, по-английски... Вероятно, была замужем, но все ее близкие умерли или уехали из охваченной волнениями России. Вероятно, она решила умереть там, где прошли лучшие годы ее жизни.

Предположения, догадки...

Москва. Наше время

Паровые котлеты были такими же пресными, безвкусными, как и рагу. Ни соли, ни пряностей, ни румяной хрустящей корочки. Матвей вяло жевал, проклиная свою слабость. Пошел на поводу у Ларисы, позволил испортить себе обед!

«Ну, погоди же, отплачу я тебе сторицей! Знаю твою чувствительную мозоль!» – подумал он и с наслаждением заговорил о Калмыкове.

– После пятидесяти у мужчин наступает вторая молодость, – с мстительной радостью заявил Матвей, глядя, как вытягивается холеное, почти без морщин, лицо Ларисы. – Они наверстывают упущенное. Твой муж – не исключение.

– Ты же сам только что говорил про переломный период...

– У всех это проходит по-разному. Последняя любовь куда безрассуднее первой. Как бы Калмыков не развелся с тобой...

– Типун тебе на язык! – возмутилась она. – У нас же ребенок, сын!

– Если мужчина влюбляется, его ничто не останавливает.

– Ты нарочно меня пугаешь...

Матвей промолчал, пережевывая кусочек котлеты. Лариса тоже молчала, осмысливая его слова.

– Я хочу выяснить, кто она! Что их может связывать?

– Есть несколько вариантов. Бывает и платоническая любовь, – не унимался он. – Или роковая поздняя страсть! В зрелом мужчине вдруг вспыхивает непреодолимая тяга к юной девушке. Если верить Фрейду, редкая дочь не мечтает переспать со своим отцом. А старики охотно женятся на молодых. Таким образом они надеются возродить сексуальную функцию.

– Какая еще страсть?! Я тебя умоляю... Калмыков и в молодости-то не горел, а тлел, как затухающий костер. Ему уже с давних пор необходим допинг, чтобы хоть раз в месяц исполнять супружеский долг! Но и это становится проблемой. Лишний вес, переедание, полная гиподинамия сделали его ленивой неповоротливой тушей! Он слышать не желает о тренажерном зале или мало-мальски умеренном питании.

Матвей отодвинул тарелку и раздраженно вздохнул.

– К чему ты клонишь, Лара? Хочешь, чтобы я взял Калмыкова в свою группу? Он уже вышел из подросткового возраста. И потом, раз у него появилась любовница, все не так безнадежно...

Она со стуком бросила вилку и сплела белые, не знающие физического труда пальцы. Два золотых кольца, – обручальное и перстень с топазом, – были подобраны с безукоризненным вкусом.

– Это самое подозрительное! – прошептала она, наклонившись вперед. – Помоги мне, Карелин. Я не могу на старости лет остаться на улице без копейки за душой. Это несправедливо!

– Вот чего ты боишься... Расслабься! Калмыков тебя не обидит. У него хватит денег и для тебя, и для любовницы.

– Вдруг он и правда вздумает разводиться?

– Переживешь. Не ты первая, не ты последняя...

– Не смей так говорить! – оскорбилась Лариса. – Я промучилась с ним всю свою молодость, потратила время и силы... чтобы теперь какая-то длинноногая свистулька увела у меня мужа?!

– Ба, ба, ба! Что я слышу?! Ты боишься потерять Калмыкова или доступ к его банковскому счету?

– Какая разница? Он – мой! Я завоевала его, терпела все его причуды, родила от него, наконец! Чуть не испортила себе фигуру беременностью и родами! Я заслужила все, что у меня есть, и не собираюсь уступать без боя. Да, я привыкла к достатку, к высокому уровню комфорта... Я имею на это право!

Лариса распалилась не на шутку. Матвей гадал: прикидывается ли она, или действительно взволнована? Эта женщина могла решиться на любую интригу... от пресыщенности, которая толкает порой людей на странные вещи.

– С чего ты взяла, будто Калмыков завел любовницу?

– Он начал следить за собой. Одеваться тщательнее, чем обычно... пользоваться дорогим парфюмом. Раньше он не придавал этому значения. Даже когда ухаживал за мной! Я чувствую, с ним что-то происходит... Он начал скрывать от меня, куда идет, где задерживается... Иногда я ловлю его на лжи!

– Не все же тебе обманывать.

– Я никогда не обманывала Калмыкова, – возразила она. – Между нами существует взаимная договоренность – не ущемлять свободу друг друга.

– Но до сих пор этой свободой пользовалась только ты.

– Неправда! Он тоже... ни в чем себя не стеснял. И потом, я никогда не помышляла бросить его!

– Еще бы! Отказаться от курочки, несущей золотые яйца? Ты ведь умная женщина, Лара.

– Я готова была бы закрыть глаза на его похождения, если бы не знала, что у него напрочь отсутствует либидо. Ты понимаешь?

– Любое чувство может внезапно проснуться.

– Не зли меня, Карелин! Лучше скажи: поможешь?

Зал ресторана постепенно заполнялся, преимущественно, обеспеченными пожилыми дамами. Они не просто обедали, но и оживленно болтали, с интересом разглядывая Матвея и Ларису. Официантки разносили заказы, виляя тощими бедрами.