— Вот так, чувак, дыши глубже, глубже, — ласково сказал голос.

Крипе отвел его к смотровой площадке убойного цеха.

— Ложись.

Стивен скрючился на бетоне, глядя сверху на рабочих, которые вроде бы продолжали работать, несмотря на конец смены. Крипе присел рядышком и дотронулся до его плеча.

— Что тошнит, это нормально, это пройдет.

Твой организм реагирует на перемену. Ты совершил убийство, ты начал учиться.

Действие в убойном цехе изменилось. Рабочие скучились у одной-единственной беспомощной коровы, зажатой рвачом, передавая по кругу какой-то инструмент, напоминающий нож для удаления сердцевины яблока. Каждый по очереди вырезал отверстие зубчатым стальным кругом в боку животного. Кровь стекала по животу, под ногами образовывалась лужа, но корова не теряла сознания и все стояла и ревела о своем унижении, обращаясь к невидимым коровьим богам, от которых нельзя требовать ответа.

Стены углы помещения потемнели, и Стивен опять почувствовал, что поле зрения сужается, и для него пропадает все, кроме освещенной коровы и столпившихся рабочих. Откуда-то появился Гамми и стал жаться к задней части животного.

Когда все забойщики вырезали по дыре, они достали толстые затвердевшие члены и воткнули их в раны. Стивен смотрел, как они сжимали ягодицы. Трое рабочих у каждого бока сцепились руками через спину коровы, чтобы было удобней толкаться.

— Чувак, ты видишь, что у тебя еще есть, к чему стремиться? Убийство, совершенное тобой — это первый неуверенный шаг. Эти люди научились бегать.

— Гамми?..

Губы у Стивена окоченели, говорил он через силу.

Крипе тихонько хихикнул и презрительно ухмыльнулся.

— Нет, Гамми — нет. Мы позволяем ему это из милосердия. У Стивена плыло перед глазами, но он не отводил взгляда. Там на полу рабочие трахали корову, она вопила, Гамми, распахнув пасть, присосался к заднице животного, засунул ей электрический бич и пустил разряд. Задние ноги коровы взвились в воздух, Гамми шлепнулся назад под стремительный поток говна; его рвало от наслаждения.

Забойщики сцепились крепче и задвигались быстрее, бедра и животы у них были в крови; люди выли, согнув шеи, пока один из них не выстрелил из пушки, отчего животное сжалось, словно кулак, и все шестеро выпустили семя в разорванные умирающие внутренности, которые когда-то надеялись в один прекрасный день понести теленка.

Глаза Стивена закрылись.

Дома. На кухне Стивен заставлял себя думать о чем-то другом, отгоняя мысли от непристойностей убойного цеха, пытаясь сосредоточиться на мелких домашних делах. А потом, когда лживость этих дел стала очевидной, он пулей вернулся к стене льющейся крови и потокам спермы, плещущихся из неровных дыр в коровьей шкуре.

С пустым лицом Стивен шатался по кухне, брал тарелки, вытирал их, ставил назад, вытирал опять, полировал кухонные ножи об ногу. В глубине квартиры Зверюга издавала какие-то непонятные звуки — ходила туда-сюда, но Стивен ее не слышал.

Он хранил внутри себя дневное убийство. От страшной пытки, преследовавшей его, оно становилось еще тяжелее, но он боялся анализировать, боялся искать его результаты. Этот отдел его мозга был временно заперт.

Еще он страшился того, что собирался сделать теперь, с помощью вот этих тарелок, вилок и ложек. Это было началом, которого он раньше так жаждал, но никогда не рассчитывал увидеть. Сегодня вечером Зверюга попробует первую порцию трапезы, после которой она отправится в ад. А если он облажается? Если он засомневается или окажется слабым? Тогда она поднимется неким злобным чудовищем и разорвет его на куски.

Он планировал, когда ехал утром в автобусе, еще до ужасов, показанных ему Крипсом, применить какое-нибудь хитрое вещество, достаточно незаметное, чтобы не обнаружили, и не очень ядовитое, которое в конечном итоге ее убьет, но он сможет, благодаря своей молодости, выжить.

А теперь?.. Теперь?..

Когда он присел на корточки перед шкафчиком под раковиной, разглядывая старые неиспользованные бутылки с дезинфицирующим средством, отбеливателем и жидкостью для чистки труб в попытке выбрать что-то из них, внутри вдруг забурлила него отчаянная решительность. Незаметность без мазы. Она съест все, что он сготовит. Ей придется, ее ненависть к нему не позволит ей отказаться от поединка.

Он понес две пустые тарелки в ванную.

Уже стемнело, когда Зверюга прошествовала на кухню. От верхней лампочки без абажура на газетные листы, прикрывавшие стоящие на столе тарелки, падали четко очерченные тени. Стивен сидел и ждал.

— Итак, у нас новый повар. И что повар Стивен нам приготовил? Открой. Посмотрим, достоин ли ты своей мамочки. Стивен сдернул бумагу и поглядел, как губы ее вытягиваются в ниточку, а глаза сужаются. На фарфоровых с прожилками тарелках одинаковыми порциями темнели две кривые какашки.

— Не получится, Стивен. Ты что, думаешь, мой организм с этим не справится?

Не получится… Стивен похолодел. Она знала, что он пытается сделать!

Но вот она пододвигает тарелку к себе, втыкает вилку в мягкий столбик, подносит кусок ко рту. Глаза ее в грязных жировых складках смотрели прямо ему в глаза, и на секунду запах говна поглотил время. Пространство между ними освободилось от всех туманов и дымок, которые обычно витали там, и Стивен увидел, насколько хорошо она понимала его.

Потом она пошевелилась, и вонь опять стала просто вонью, и Стивену пришлось продолжать, не важно, что она там знает. Он видел тонкие волокна и кусочки все еще узнаваемой пищи, которые можно было рассмотреть на сломанном конце какашки, и молился, чтобы она умирала медленно.

Зверюга ждала, чтобы он поел первым. Он положил ломтик какашки себе в рот. Она проехалась по его губам, и от того, как тяжело она вошла в него и при этом мазалась, как шоколадка, его передернуло. Он не мог сразу сомкнуть зубы, и резкая на вкус говняшка лежала на выгнувшемся языке, распространяя свой крепкий болотистый запах изнутри носа и в голове, желудок мучался в быстрых повторяющихся спазмах, и они угрожали выпустить через ноздри струю желчи. Он заставил себя раскусить и быстро прожевал, но от скорости жутко отвратительный вкус лучше не стал.

Какашка царапала нёбо, скрипела на зубах. Она превратилась в вязкую массу, которая набивалась под языком и за щеками и так плотно, что ему приходилось пальцем вытаскивать ее оттуда. Ему казалось, он словно тонет в анусе какого-то разбитого дизентерией млекопитающего, словно перед ним собралось говно со всех аллей мира. Потом, наконец, немножко рвоты пробилось через его закупоренное горло в рот, чем ему была высочайше дарована возможность проглотить.

Он нагнулся вперед и схватился за ножки стола, до боли сжимая веки. Струйки коричневой жидкости текли из уголков сомкнутого рта, он подпрыгнул на стуле, вверх-вниз, пытаясь одолеть свой желудок, чтобы тот принял возвращенные ему отходы.