Стивен откинулся назад и сел на корточки. Голова была забита бычьей телегой, которую он не хотел слушать. Он хотел силы, обещанной ему Крипсом, хотел превратить себя в киношного персонажа, хотел набраться духу избавиться от Зверюги и построить себе жизнь.

— Ты, наверное, ошибаешься. Откуда корове знать, что изменит человека? Бык топнул копытом и повел плечами.

— Хуйли ты выебываешься, чувак? Думаешь, у нас мозгов нет? Мы наблюдаем за этими ребятишками со стороны, ни фига они не сверхчеловеки, как им кажется, можешь мне поверить. Тебе это сейчас неохота выслушивать? Лады. Но запомни, что я тебе сказал, пиздец тебе светит. А вот идет наш дружок Крипстер. Увидимся.

Гернзеец щелкнул хвостом, повернулся и побежал в темноту. Стивен посмотрел через плечо и увидел в дальнем конце перерабатывающего цеха Крипса, который направлялся к нему.

Ломти мяса на конвейере сырой кучей собрались у мясорубки, некоторые попадали на пол. Он спокойно и неторопливо поднялся, принялся кидать их в машину. И ждал, когда на его плечо ляжет рука.

Ну вот, наконец. Крипе рядом с ним, совсем рядом, шершавая рука скользит от плеча к шее, гладит, стискивает его.

— Ну, ты как, чувак? Вчерашний день все еще живет в тебе?

— Не знаю.

Крипе хохотнул.

— Не бойся, что тебя вырвало. Каждый раз будет мутить все меньше и меньше, пока совсем не перестанет тянуть блевать.

— Я не этого боюсь. Просто хочется понять, что все это значит.

— Если тебе нужен именно смысл, у тебя есть великолепная возможность заняться его поисками. Пойдем, я отведу тебя в убойный цех.

Крипе столкнул его со стула, и они пошли по этажу, Стивен чувствовал себя кораблем, разбитым волной Крипсовой воли.

Невозможно было охарактеризовать Крипса со всеми этими делами и оценить травму смерти. Крипе сказал одно, бык другое — а тело, которое колбасило и рвало, вроде бы соглашалось с быком. При этом головой Стивен страстно желал измениться и, не зная, каким путем следовать, но не в силах отказаться от попытки заполучить счастье, занял выжидающую позицию и ждал, что решение появится само.

Крипе провел его на платформу в убойном цехе и прижал приклад арбалета к голове. Забойщики оказались где-то далеко, мир сузился до рвача и загоняемой туда коровы. Вокруг него не было ничего, кроме… тупого чувства, что происходящее неизбежно и ему неподвластно. Это вот-вот начнется — массовая резня на много часов подряд. Ни одна вчерашняя корова, ни отдельный эпизод непристойной подноготной коровьей смерти, но полноценное участие в том, что, как сказал Крипе, делает этих людей тем, кто они есть.

— Ты помнишь, что такое оружие в руках. Хорошо. Держи крепко здесь, и собственный хуй поднимет тебя над твоей слабостью. Давай, чувак. Я немного посмотрю на тебя.

Стивен пробил дыру в коровьей голове, собственным телом почувствовал смерть животного, ощутил на лице брызги крови.

Пушка отдала назад по цепочке, забойщики вытащили еще трясущуюся корову из рвача, подвесили ее на конвейер. Потом назад, крепко прижать к голове следующей коровы и спустить курок.

Его вырвало на третью корову прежде, чем он смог ее убить.

Краем глаза он видел, как Крипе дрочит. А еще знал, что тот возбуждается на него, а не на умирающую корову. Ну и хрен с ним. Он был внутри себя, смотрел, как он убивает, и не мог остановиться. Все быстрее и быстрее, в брызгах, фонтанах, сгустках крови, осколках черепов и струях говна. Быстро, чтобы сгореть в лихорадке, чтобы она унялась. Но конца не предвиделось, и Крипе выбросил сперму ему на ногу; спина и руки болели от тяжести арбалета, от крови и пота одежда приклеилась к туловищу, волосы прилипли ко лбу.

Коровы все подходили, и каждая забирала с собой какую-то часть его, снимала стружки чувствительности, восприятия, забот. Его грабили, насиловали. Какую-то часть его, которую он не хотел терять, жгло, и от нее оставался только запекшийся рубец. В промежутках между волнами тошноты и отчаянными молчаливыми мольбами о том, что утрата не будет вечной, закрадывалась в голову мысль, что бык из вентиляции был прав. Он был насмерть перепуган. Но события смирительной рубашкой привязали его к платформе и держали его руки на пушке.

Он стал утрачивать восприятие. Он опустился в длинные алые желобы, где не было ничего, кроме его тела, раскачивающегося над защитным ограждением, и далеких рывков на конце руки. В эти периоды он не видел, не слышал, утрачивал обоняние. Он чувствовал лишь движение, и он позволил ему укачивать себя, пока он не заснет, увлекать в пустоту, где ужас коровьей смерти не исчезал сам собой.

А потом он снова возвращался в происходящее, чувствовал каждую выемку на арбалете, видел каждую шерстинку на коровьем затылке, каждое кровяное тельце, танцующее в воздухе. Затем краски сгущались, словно цвет каждого предмета уничтожал сам себя, становясь насыщенным и резким.

В одно из таких пробуждений он обнаружил, что прижат к боку коровы — спустился на пол убойного цеха вместе с Крипсом и шестью другими рабочими. Член его проник в животное через дыру в шкуре. Там было мокро, органы непредсказуемо скользили вокруг. Забойщики держали его за руки.

Гамми визжал где-то возле задницы. С его лица капало говно, он вертелся в каком-то странном танце, а его кожистый хуек плескался по бокам животного.

— Ну, понял теперича, на что нужны коровки, уебок? Теперича ты понял, что хотел сказать Гамми. А думал, небось, что я просто ублюдок с отъеденным ебалом?

Гамми откинул голову и завопил в крышу:

— Господи Иисусе, я люблю коровок!

Никто его не слушал. Крипе стоял поодаль и содомил телку, упершись в забойщиков остекленевшим от восторга взглядом, будто среди разгула садизма ему открывались некие истины.

Рабочие принялись громко мычать, трясти головами и изо всех сил вопить, сильно вытягивая губы. Стивен делал то же самое, и все они двигались быстрее, пока коровьи кишки не полезли наружу.

Когда он кончил в сырые внутренности коровы, ему захотелось кричать. Ему хотелось кричать потоком раскаленных добела слов, которые сожгут этот грех, в который он с такой горячностью позволил себя завлечь. Но легкие были парализованы кошмаром, как в детских снах, когда чудовище лезет через дыру в стене, головы, истекая слюной, подбираются к кровати, а ты хочешь криком позвать папу, но тело просто-напросто отказывается повиноваться твоим приказаниям, и ты умрешь, если не издашь хоть какой-то звук, и вот ты выгибаешься так, что только голова и пятки продолжают касаться матраса… но толку в этом нет.

И Стивен свалился на пол и отключился.

Было темно. Сознание заползало обратно рваными серыми тряпками, по лоскутку за раз, истрепанное за время его отсутствия. Он чувствовал тяжесть собственной спины на холодном бетонном полу, тяжесть навалившейся черной тишины. Время шло, рассекая воздух, туда-сюда ходили крупные фигуры, невнятно бормотали глубокие голоса. Он открыл глаза, моргнул и поднялся на локоть. Бормотание усилилось, вокруг сомкнулись тени. В бедро легонько толкнули копытом.