Между тем, как мы знаем, было у Давыдова и второе направление, и тоже — правильное. Как писал сам Денис Васильевич, даже в это время «он не оставлял и беседы с музами: он призывал их во время дежурств своих в казармы, в госпиталь и даже в эскадронную конюшню. Он часто на нарах солдатских, на столике больного, на полу порожнего стойла, где избирал свое логовище, писывал сатиры и эпиграммы, коими начал ограниченное словесное поприще свое»[54].

Но то, что он тогда написал, не сохранилось. Думается, это были очередные вариации «пастушки Лизы», не лучше.

Юнкерская жизнь Давыдова продолжалась недолго — всего лишь год, то есть такой отрезок времени, за который настоящим солдатом стать невозможно, но определенное представление о службе получишь… 9 сентября 1802 года Денис был произведен в корнеты.

Об офицерской службе Давыдова в кавалергардах много не расскажешь. В своих воспоминаниях он ее не описывает, других мемуаристов рядом с ним не было… Это потом, когда к нему придут известность и слава, а в его друзьях будут числиться Пушкин, князь Вяземский, Батюшков и иные светила российской словесности, окажется зафиксирован буквально каждый его шаг — но до этого времени следовало еще дожить. Юные годы Дениса Васильевича, как и большинства знаменитых людей, описаны весьма скудно. Зато вообще про жизнь кавалергардов первой половины александровского царствования подробно рассказано в «Записках» князя Волконского:

«Ежедневно манежные учения, частые эскадронные, изредка полковые смотры, вахтпарады, маленький отдых бессемейной жизни; гулянье по набережной или бульвару от 3-х до 4-х часов; общей ватагой обед в трактире, всегда орошенный через край вином, не выходя, однако ж, из приличия; также ватагой или порознь по борделям, опять ватагой в театр, на вечер к Левенвольду{23} или к Феденьке Уварову{24} (Федор Семенович, родной брат Сергея Семеновича, бывшего министром просвещения), а тут спор о былом, спор о предстоящем, но спор без брани, а просто беседа. Едко разбирались вопросы, факты минувшие, предстоящие, жизнь наша дневная с впечатлениями каждого, общий приговор о лучшей красавице; а при этой дружеской беседе поливался пунш, немного загрузнели головою — и по домам»[55].

Описал князь Волконский и те «проказы», что в те далекие времена были весьма популярны среди гвардейской молодежи, и кавалергардские офицеры в них особенно преуспевали. То они перевешивали вывески торговых лавок где-нибудь в центре города, то, пребывая в лагерях, пугали прохожих ручным медведем, а то случилось, что кавалергарды, «каждый с инструментом, на котором он умел играть, вскарабкались на деревья, которыми была обсажена речка, и загудели поднебесный концерт, к крайнему неожиданию прохожего общества». Случались между офицерами полка и дуэли, даже со смертельным исходом — но наш герой к ним отношения не имел…

Хотя князь Волконский пришел в полк уже после Аустерлица, так что Давыдова там не застал, но вряд ли за недолгое прошедшее время полковые нравы и привычки изменились коренным образом — разве что эскадронные учения стали проводиться чаще. К тому же и барон Карл Левенвольде, и Федор Уваров 3-й, и многие другие офицеры, сослуживцы князя Волконского, служили раньше и с Денисом. Давыдов же в его воспоминаниях на тот период не фигурирует — имя его появится в «Записках» только в 1813 году.

Мы ничего додумывать не будем, ибо Денису еще хватит подвигов и приключений, и ограничимся немногими известными фактами того времени. В частности, именно тогда судьба свела его с Иваном Ивановичем Дибичем — будущим графом Забалканским и генерал-фельдмаршалом, начальником Главного штаба, кавалером всех российских орденов (в том числе — всех четырех классов ордена Святого Георгия; таковых в России было только четыре человека).

«Я знал Дибича с офицерского чина. Служа в Кавалергардском, а он в Семеновском полку, мы в одних чинах стаивали вместе во внутренних караулах, и потому часто находились неразлучно по целым суткам с глазу на глаз… Я помню, что в Кавалергардской зале, у камина, он неоднократно рассказывал мне, как за два года перед тем он был привезен из Берлинского кадетского корпуса в Петербург совершенным неучем, и как он сам собою получил кое о чем весьма поверхностные сведения относительно военной науки. Он жаловался на бедность своего состояния, не позволявшего ему нанимать учителей и покупать военные книги, которые все почти были с планами и картинами, и потому стоили недешево. Я был в том же положении, следовательно мы друг друга понимали и, вместе горюя, прихлебывали у камина жиденький кофе; другими напитками мы еще не занимались. В то время жил в Петербурге некто Торри, майор генерального штаба, хвастун, пустослов и человек весьма ограниченных сведений, но пользовавшийся репутацией ученого по своей части, потому что часть эта была в то время скудна в знающих ремесло свое чиновниках, и потому Торри рассказывал всем и каждому о службе своей при маршале Бертье в главном штабе Бонапарта; этого было довольно, чтоб считать его едва ли не четверть-Бонапартом и не пол-Бертье относительно сведений и дарований.

Не помню, при каких обстоятельствах Дибич и я, скопив небольшой капитал, стали брать, каждый на своей квартире в продолжение нескольких месяцев уроки у Торри; собираясь во время караулов, мы друг другу отдавали взаимно отчет в оказанных успехах. В то же время и у того же Торри брали уроки граф Михаил Воронцов, служивший тогда поручиком в Преображенском полку, и князь Михаил Голицын, служивший в Семеновском полку и убитый в 1807 году под Ландсбергом»[56].

Какой оглушительный успех мог бы иметь майор Торри, если бы узнал, что двое из его учеников стали генерал-фельдмаршалами! Понятно, что Дибич и Воронцов не потому стали фельдмаршалами, что «обучались» у пресловутого французского шарлатана, а потому, что они хотели учиться военной науке. Но кроме Торри других педагогов не было…

«Фамилия Дибичей принадлежит к древнейшему дворянству Силезии… В 1797 году двенадцатилетний Дибич записан в Берлинский кадетский корпус, где, вскоре, произведен в унтер-офицеры за отличные успехи и примерную нравственность.

Россия обязана Дибичем императору Павлу I. Он пригласил на службу отца его, которого принял подполковником и, вслед за тем, произвел в генералы. Уволенный с чином портупей-прапорщика, юный Дибич увидел второе Отечество свое в начале 1801 года… Ему представлено было вступить в любой полк гвардейский: он избрал Семеновский, в который был принят прапорщиком, на семнадцатом году от рождения. В шумной столице, в кругу товарищей, посещавших блестящие общества, молодой Дибич отказался от удовольствий и, деятельно занимаясь фрунтовой службой, посвятил свободное время изучению русского языка, в полгода мог уже говорить и писать, как природный россиянин»[57].