Алексей не медлил с ответным ходом: ценой конфискации церковного имущества он собрал новую армию и направился к Янине, где и произошло главное сражение, потрясшее хронистов обоих лагерей — как Анну Комнину со стороны греков, так и Вильгельма Апулийского со стороны норманнов[85]. Алексей задумал остановить натиск норманнских рыцарей, введя в бой легкие колесницы, утыканные копьями, чтобы о них разбилась их знаменитая лобовая атака. Сам император, рассчитывая, что норманны, как обычно, атакуют во фронт, расположился в центре войска. Но, согласно Анне Комниной, Боэмунд «как будто предварительно знал о замысле Алексея»: вместо того чтобы атаковать центр, где его поджидали колесницы, он разомкнул линию фронта, пропустил колесницы и обрушил на греческие войска удар с обоих флангов, обратив их в бегство[86].

Вновь побежденный, но не сломленный Алексей укрылся в Охриде, ближе к северным районам, где Боэмунд поостерегся его преследовать; там он принялся собирать свои разбежавшиеся войска. Басилевс вновь выступил против Боэмунда под Артой. Чтобы отразить напор норманнских рыцарей, он пошел на новую военную хитрость, велев накануне битвы разбросать по равнине «железные ежи» (триболы), способные повредить конские копыта. Однако Боэмунда, как утверждает византийская принцесса, предупредили об этом плане: он принял бой, но двинул вперед силы на флангах, окружая византийское войско, в то время как в центре норманнские отряды оставались неподвижны; благодаря этому маневру ему удалось вновь обратить врагов в бегство[87].

Алексею снова пришлось бежать. Он добрался до Константинополя, в то время как Боэмунд, следуя наставлениям отца, старался, с переменным успехом, усмирить завоеванные области, захватив некоторые крепости в треугольнике Кастория-Моглена-Ларисса. Он взял Верию, Сервию, Воден и Моглену, потерпел поражение под Островом, а затем в течение трех месяцев стоял лагерем в долине Вардар, в так называемых Белых Церквях. Там он узнал, что трое из его помощников, Рауль де Понтуаз, Ренальд и Вильгельм, вероятно, обманутые Алексеем, задумали перейти на сторону врага. Первому удалось сбежать к басилевсу, но двух других Боэмунд схватил, заставил их сражаться в судебном поединке и велел ослепить. Вслед за чем, вернувшись к своей миссии — наведению порядка, он подчинил себе горный регион Албании и Фессалии. Наконец, он отправился к Лариссе, чья осада (продолжавшаяся, вероятно, с перерывами) была начата им в конце 1082 года. Правитель этого города, писала Анна Комнина, «в течение целых шести месяцев мужественно сопротивлялся осадным машинам Боэмунда»[88].

Весной 1083 года Алексею удалось снова собрать войско наемников, после чего он вознамерился снять осаду с Лариссы. Для этого он прибег к новой хитроумной уловке, которая на сей раз сработала: он велел передать императорские инсигнии своему родственнику Никифору Мелиссину, доверив ему командование на поле боя, в то время как сам он со своими воинами устроился в засаде позади города. На этот раз Боэмунд угодил в ловушку. Он направил конницу против тех, кого счел императорской гвардией самого императора, но те, выполняя заранее отданный приказ Алексея, тотчас отступили к городу. В этот момент басилевс, совершив обходной маневр, напал на норманнский лагерь, перебив охранявших его пеших воинов, и забрал добычу. Узнав о разгроме, Боэмунд, мнивший себя победителем, «как и следовало ожидать, огорчился, но не пал духом — таким был этот муж». И это он немедленно доказал: Алексей, желая захватить его в плен, расположил воинов на дороге, по которой должен был двигаться Боэмунд, но последний, «когда те приблизились, напал на них, вышел из боя победителем и преследовал их до реки»[89]. Тем не менее ему пришлось оставить осаду и отойти к Кастории.

По свидетельству Анны Комниной, эта победа была предсказана святым Димитрием. Еще недавно исследователи обратили внимание на то, какое значение придавал Алексей различным предсказаниям «святых людей», утверждавших, что они говорят от имени Бога[90]. Не стоит упускать из виду этот религиозный фактор, свидетельствующий об очевидной (со стороны византийцев) сакрализации сражений, затеянных против них Гвискардом и его братом Рожером. Возможно, у Алексея, как у Гвискарда и Боэмунда, стремление к сакрализации продиктовано не только заботой о пропаганде или отчасти циничным оппортунизмом. Эти свирепые и даже кровожадные воины не были людьми без стыда и совести, как можно было бы судить о них в соответствии с современными западными нормами. Они легко внушали себе, что воюют во имя Бога, надеялись на помощь Всевышнего и молили небеса о ней.

Именно в этот период (и даже чуть раньше, согласно Евдейлу) Алексей и Боэмунд, возможно, вступили в мирные переговоры. Один документ, датированный декабрем 1083 года, был подписан патриархом Иерусалима, пришедшим, по просьбе басилевса, из Фессалоники «с намерением сотворить мир с проклятыми франками»[91]. Однако об исходе этих гипотетических переговоров ничего не известно — о них не упоминает ни один источник.

Последствия первого поражения, во всяком случае, не замедлили себя ждать. Боэмунд утратил контроль над Фессалией. В рядах норманнского воинства все сильнее слышался ропот: жалованье не выплачивалось уже долгое время, добыча пропала, а перспективы грабежа и разбоя были очень далекими. Сомнения усиливала усталость. Рыцари теряли терпение: они надеялись на короткий и быстрый «константинопольский поход» под командованием напористого Роберта — который так и не вернулся. Алексей разжигал это недовольство, пытаясь ввести в заблуждение колеблющихся и непокорных, побуждая их требовать причитающееся.

Боэмунд решил вернуться в Италию — по утверждению Анны Комниной, ради того, чтобы получить деньги, необходимые для уплаты жалованья. Командование войсками он доверил Бриену и Петру д’Алифе. В Авлоне он узнал о падении Кастории (ноябрь 1083 г.) и отступничестве большей части своих помощников, за исключением Бриена, который также вернулся в родные края. Несколькими неделями ранее греко-венецианский флот захватил Диррахий. Всё надо было начинать сначала!