Очевидно, речь здесь вновь идет о пропаганде, распространяемой Боэмундом во Франции в 1106 году. Таким способом Боэмунд подчеркивал, что он — наследник миссии своего отца, что его борьба против греческой империи, к которой он призывает повсюду, дабы набрать войска, издавна является необходимой для успеха крестового похода. Далее мы вернемся к этому вопросу. Но вряд ли из этого пропагандистского отрывка можно извлечь какой-либо аргумент, чтобы сделать вывод об истинных намерениях Гвискарда, имевшихся у него двадцатью пятью годами ранее. Вероятно, на тот же источник опирался и Ричард Пуатевинский во второй половине XII века. Он упоминает о чудесном социальном восхождении Гвискарда, который, будучи «бедным, но все же рыцарем (miles)», сумел бы сделать своего сына Боэмунда императором, а себя самого — персидским царем, если бы смерть не помешала ему[62]. Безусловно, это позднее толкование, которое появилось под влиянием идеологии крестового похода, занимавшей умы в XII веке.

Намеревался ли Роберт завоевать империю, чтобы передать ее своему старшему сыну Боэмунду? Франческо Панарелли, опираясь на последнее, довольно позднее свидетельство, утверждает, что целью Гвискарда было удовлетворить притязания отстраненного от наследства Боэмунда, добыв ему императорскую корону. «Или же, по меньшей мере, королевство на Балканах», — тут же добавляет он, приуменьшая размах такого утверждения[63].

Нельзя не упомянуть и последнюю гипотезу, предложенную другими историками[64]. Я разделяю ее — по крайней мере, в некоторых ее положениях. Роберту к тому времени исполнилось шестьдесят лет. Конечно, в свои шестьдесят лет он был абсолютно дееспособен, отважен, предприимчив и крайне амбициозен. Но он знал и то, что будущее рода Гвискардов зависит от его сыновей. Своим наследником он назначил Рожера Борсу, однако Боэмунд превосходил последнего почти во всем — как воин, военачальник и правитель. С полным на то основанием Гвискард опасался, что между двумя сыновьями вспыхнет конфликт, если Боэмунд останется, так сказать, «безземельным». Поскольку экспансия норманнов в Италии отныне была завершена из-за «отсутствия в игре ставок», он, вероятно, пожелал воспользоваться шатким положением Византийской империи, ослабленной в военном отношении с 1071 года[65]. Пусть даже поражение при Манцикерте (1071 г.) не лишило Византии ее армий — а значит, не может считаться единственной причиной последовавшего вслед за тем упадка, — но оно все же было реальным, и Роберт Гвискард вскоре узнал об этом[66]. И когда после битвы при Манцикерте турки вторглись в Малую Азию, наводнив большую ее часть, норманны Гвискарда захватили Бари, последний греческий город Южной Италии, а империя погрязла в бесконечных дворцовых заговорах и частых гражданских войнах, ослабивших ее силы. Честолюбивый Роберт Гвискард выбрал нужный момент, чтобы попытать счастья в захвате императорской короны, ускользнувшей от гипотетического потомства его дочери Елены, или, по крайней мере, чтобы отнять у этой пришедшей, по его мнению, в упадок империи какое-либо владение, приемлемое для его сына Боэмунда.

Басилевс, со своей стороны, не бездействовал. Теперь противником норманнов был человек совсем иного склада: Алексей Комнин, бывший «доместик схол Запада»[67]Но, несмотря на это, самодержец опасался своих грозных соперников, так как положение империи было критическим: казна пуста или почти пуста, войска ослаблены и рассеяны, верность населения пошатнулась…[68]Некоторые чиновники, похоже, были готовы перейти на сторону врага. Так обстояло дело с Георгием Мономахатом, которого назначил дукой Диррахия свергнутый император: Алексей едва успел сменить его перед приходом Гвискарда, провозгласив новым правителем города своего родича, Георгия Палеолога.

Готовясь дать отпор врагу, Алексей задействовал дипломатические средства, взявшись за поиск всех возможных союзников. Среди них была Венеция, чья плодотворная морская торговля между Византией и Востоком оказалась бы под угрозой, возникни на обоих побережьях Адриатики норманнская империя. Басилевс предоставил венецианцам все экономические льготы, на которых они настаивали. При посредничестве Абеларда он также поддержал бунтовщиков из среды лангобардской и норманнской аристократии Южной Италии, которых Гвискард, прежде чем отправиться в поход, победил, но не сломил окончательно. Наконец, Алексей вступил в союз с королем Генрихом IV, желавшим изгнать из Рима Григория VII и поместить на его трон своего кандидата с тем, чтобы тот, в свою очередь, короновал его императорским венцом. Чтобы ускорить его вторжение в Италию, Комнин предоставил Генриху 144 000 золотых монет и пообещал ему еще большую сумму после победы[69]. Итак, у обоих императоров был общий интерес: одолеть норманнов.

Гвискард это понимал. Прежде чем отправиться в поход, он доверил правление своими итальянскими государствами сыну Рожеру, которому должны были помогать в этом два опекуна; им он повелел прийти на помощь папскому престолу в случае необходимости. Первого опекуна звали Роберт де Лорителло — это был его племянник, сын его брата Жоффруа; вторым, согласно многим историкам, был друг детства Герард из Буональберго[70]. Такой выбор может удивить: ведь именно Герард тридцатью годами ранее убедил Роберта жениться на его тетке Альбераде, будущей матери Боэмунда. Чтобы назначить его на такой весомый пост при Рожере Борсе, сопернике Боэмунда, требовалось безоговорочное доверие герцога Апулии, как и его полная уверенность в преданности Герарда. Если только Гвискард не предложил ему также играть роль «модератора», обязанного охранять интересы Боэмунда… Гипотеза бездоказательная, но не абсурдная.