— Эй!

Никакого ответа. Лишь непрестанный стук ставней за окнами. Только вой ветра и отдаленный шум моря. „Извечный шепот все звенит на мрачных берегах морей“. Снова Китс. Я чуть не выругал Джейн за этого ее Китса.

Я вошел в библиотеку. В ней было холодно и сыро. Под большой латунной лампой, которая когда-то висела в каюте капитана Генри Принса на корабле „Астроя II“, находился столик, заваленный письмами, счетами и каталогами аукциона прошлого месяца. На подоконнике стояло пять или шесть фотографий в рамках. Джейн в день получения диплома. Джейн и я в саду перед домом. Джейн с родителями. Джейн и я перед гостиницей в Нью-Хемпшире. Джейн, щурящая глаза на зимнем солнце. По очереди я брал их в руки и с грустью рассматривал.

Однако было в них что-то удивительное. Каждая выглядела немного иначе, чем я помнил. Я был уверен, что в тот день, когда я сфотографировал Джейн в саду, она стояла на тропинке, а не на лужайке — она недавно купила себе новые замшевые туфельки цвета вина и не хотела их испортить. Кроме того, я заметил кое-что еще. В темном, оправленном в свинец стекле окна, примерно в пяти или шести футах за спиной Джейн, я заметил удивительное светлое пятно. Это могла быть лампа или обычное отражение света, однако это пятно тревожно напоминало бледное женское лицо с ввалившимися глазами, которое мелькнуло в окне так быстро, что аппарат не успел его отчетливо зафиксировать.

Я знал, что в тот день здесь не было никого, кроме меня и Джейн. Я очень внимательно обследовал фотографию, но так и не смог установить, чем являлось это пятно.

Я еще раз просмотрел все фотографии.

Трудно определить, почему, но у меня было впечатление, что на всех снимках люди и предметы были смещены. Незначительно, но заметно. Например, я когда-то сфотографировал Джейн около памятника Джонатану Поупу, основателю пристани Грейнитхед и „отцу торговли чаем“. Я был уверен, что, когда в последний раз смотрел на эту фотографию, Джейн стояла справа от памятника, а теперь она находилась слева от него. Фотография явно не была перевернута при печатании, поскольку надпись „Джонатан Поуп“ шла на снимке как положено, слева направо. Я повнимательнее присмотрелся к фотографии, потом отвел ее подальше от глаз, но так и не заметил никаких подозрительных следов. Кроме изменившегося положения Джейн, я открыл еще один тревожный факт: казалось, кто-то пробежал перед аппаратом и отвернулся в ту секунду, когда щелкнул затвор. Это могла быть женщина в длинном коричневом платье или длинном коричневом плаще. Ее лицо получилось на фотографии смазанным, но были видны темные ямы глаз и невыразительная полоска губ.

Неожиданно я задрожал от страха. То ли смерть Джейн потрясла меня до такой степени, что у меня появились галлюцинации и я постепенно сдвигался по фазе, то ли дом на Аллее Квакеров был безумным, его заселило чье-то ледяное присутствие, какая-то могучая, чужая и сверхъестественная сила.

Где-то в доме тихо закрылась дверь. Так закрывает двери сиделка, выходя из комнаты смертельно больного пациента.

На одну ужасную секунду мне показалось, что я слышу чьи-то шаги на лестнице. Спотыкаясь, я выбежал в холл. Там никого не было. Никого, кроме меня и мучающих меня воспоминаний.

Я вернулся в библиотеку. На столике лежала фотография Джейн в саду перед домом. Я еще раз взял ее в руки и присмотрелся, морща брови. В ней также было что-то неладное, но я никак не мог понять, что же именно. Джейн улыбалась мне, как обычно; дом за ее спиной выглядел совершенно нормально, если не считать бледного отражения в стекле. Но что-то все же изменилось, что-то было не так. Мне казалось, что Джейн не стоит на лужайке, что кто-то поддерживает ее сзади, так, как на ужасных полицейских фотографиях, представляющих жертв убийства. С фотографией в руке я подошел к окну и выглянул в сад.

Фотография, похоже, делалась во второй половине дня, поскольку солнце висело низко над горизонтом и на земле лежали удлиненные тени. Тень Джейн доходила до середины тропинки, поэтому, хоть она и стояла какими-то десятью футами дальше, за лавровой живой изгородью, скрывавшей ее ноги, я мог точно определить, где во время съемки стояла моя жена.

Я переворачивал фотографию и так и сяк, сравнивая ее с расположением сада. Постепенно меня охватило такое отчаяние, что я был готов биться головой о стекло. Ведь это же было НЕВОЗМОЖНО!!! Это было совершенно и абсолютно НЕВОЗМОЖНО!!! Однако я держал в руках доказательство обратного: эту иронически усмехающуюся фотографию. Это было невозможно, однако и неоспоримо.

На фотографии Джейн стояла в единственном месте сада, где не мог бы стоять ни один человек: на креплении садовых качелей.

Я стремглав вылетел из дома и понесся по аллее между рядами сотрясаемых ветром тисов. Я добежал до главного грейнитхедского шоссе, а потом свернул на северо-восток, к торговому центру, где начинались деревенские постройки. Отрезок пути туда-обратно был порядочным, мили три, но я обычно ходил пешком, поскольку только так я мог хоть немного размяться. А сейчас я желал еще промокнуть и промерзнуть, чтобы увериться, что еще не свихнулся и что дождь и ветер вокруг меня истинны, а не порождения моего бреда. Откуда-то справа донесся собачий лай, упорный и действующий на нервы, как визг непослушного ребенка. Потом неожиданный порыв ветра подхватил сухие листья, так что они завертелись перед моими глазами. В такие ночи с домов слетают крыши, ломаются телевизионные антенны и на дороги падают деревья. В такие ночи тонут корабли и гибнут моряки. Дождь и ветер. Жители Грейнитхед называют их „дьявольскими ночами“.

Я бежал мимо домов моих соседей. Скромный домик с двускатной крышей, принадлежащий миссис Хараден. Живописная беспорядочная усадьба Бедфордов со множеством балконов и обнесенных оградой клумб. Суровая готическая вилла под номером семь, где жил Джордж Мартин. В домах было светло и тепло, мигали экраны телевизоров, люди ужинали; и каждое окно в эту холодную дождливую ночь было как воспоминание о счастливом прошлом.

Я чувствовал себя одиноким и очень перепуганным, а когда приблизился к шоссе, то меня охватило предчувствие, что кто-то за мной идет. Мне пришлось собрать всю свою храбрость, чтобы оглянуться. Но… слышны ли чьи-то шаги? Не затаил ли кто-то дыхание? Не покатился ли камень, задетый чьей-то нетерпеливой ногой?

Я долго брел под дождем и ветром по главной дороге, ведущей к торговому центру Грейнитхед. Мимо меня проехало несколько автомобилей, но ни один из них не задержался, чтобы подвезти меня, и я тоже не пытался их задерживать. Не считая этого, дорога была пуста, только перед домом Уолша трое молодых людей в непромокаемых куртках снимали с изгороди вывороченное из земли поваленное дерево. Один из них заметил:

— Как хорошо, что мы не выплыли сегодня вечером.

А я как раз припомнил песенку, любопытную песенку из „Старого Салема“:

Но нашим уловом был лишь скелет,

Что сердце сжимает в зубах.

Еще через минуту я увидел огни фонарей на автостоянке у лавки и красную светящуюся надпись: „Открыто с 8 утра до 11 вечера“. Витрина вся запотела, но внутри можно было различить яркие цвета современной действительности и нескольких покупателей. Я открыл дверь, вошел и вытер ноги о половичок.