— Джон, — сказал он, хлопая меня по плечу. — Наверняка ты знаешь Дэна Воукса, руководителя отдела продажи у Эндикотта.

— Добрый день, — заговорил Дэн Воукс. — Кажется, я немного на вас заработал, — он показал на пакет, который я держал под мышкой.

— Ничего особенного, — ответил я. — Так, старая картина с видом побережья, где я живу. Я купил ее ровно за пятьдесят долларов.

— Ну, раз вы удовлетворены… — улыбнулся Дэн Воукс.

— Вот именно, — вмешался Иен, — может, тебя заинтересует, что в музее Ньюбери-порта продается часть старой маринистской коллекции. Интересные экспонаты, некоторые даже магического характера. Например, знаешь ли ты, что раньше все корабли из Салема возили на палубе небольшие латунные клеточки, куда ставили миски с овсянкой? Это были ловушки для демонов и дьяволов.

— Мне и сейчас в отделе расчетов пригодилось бы что-то такого рода, заметил Дэн Воукс.

— Мне пора возвращаться в Грейнитхед, — заявил я, уже собираясь уходить, и тут вдруг кто-то схватил меня сзади за плечо и дернул так резко, что я покачнулся и чуть было не потерял равновесие. Я очутился лицом к лицу с задыхающимся и взволнованным бородатым растрепанным молодым человеком в сером твидовом пиджаке.

— В чем дело, ко всем чертям? — взревел я.

— Извините, — сказал он, задыхаясь. — Я на самом деле очень извиняюсь. Я не хотел вас перепугать. Вы Джон Трентон? Джон Трентон из Грейнитхед?

— Да, это я. А кто вы, черт возьми?

— Прошу прощения, — повторил молодой человек. — Я на самом деле не хотел вас пугать. Но я боялся, что вы от меня уйдете.

— Послушай, парень, мотай отсюда, — вмешался Дэн Воукс, подходя ближе. — Тебе везет, что я еще не вызвал фараонов.

— Мистер Трентон, я должен поговорить с вами с глазу на глаз, заявил молодой человек. — Это очень важно.

— Так мотаешь или вызвать фараонов? — бросил Дэн Воукс. — Этот джентльмен мой хороший знакомый, и я предупреждаю: оставь его в покое.

— Ладно, мистер Воукс, — сказал я. — Я поговорю с ним. Если он будет хамить — я закричу.

Иен Херберт рассмеялся.

— До свидания, Джон. Заходи как-нибудь в магазин.

— Вы хотели сказать, в салон, — пошутил я.

Молодой человек в твидовом пиджаке нетерпеливо ждал, пока я попрощаюсь со всеми. Потом я поправил картину под мышкой и направился в сторону стоянки на Рили-плаза. Молодой человек шел рядом, время от времени переходя на бег, чтобы не отставать.

— Это очень затруднительное положение, — заявил он.

— Почему затруднительное? — удивился я. — Я что-то не заметил.

— Мне следует сначала представиться, — сказал молодой человек. — Меня зовут Эдвард Уордвелл. Я работаю в Музее Пибоди, в отделе архивов.

— Ну что ж, приятно познакомиться.

Эдвард Уордвелл нетерпеливо дернул себя за бороду. Он относился к тем молодым американцам, которые напоминают чучела и одеты в стиле шестидесятых годов прошлого века: пионеры или проповедники. На нем были поношенные джинсы, а его волосы наверняка месяц не видели расчески. Похожих на него молодых людей можно встретить почти на каждой фотографии времен начала расселения в таких местах как Мэнси, Блэк Ривер Фоллс или Джанкшн-сити.

Неожиданно он снова схватил меня за руку так, что мы остановились, и склонился так близко, что я почувствовал запах анисовых конфет в его дыхании.

— Сложность в том, мистер Трентон, что мне строго приказали приобрести для архива картину, которую как раз купили вы.

— Вот эту? Речь идет о виде побережья Грейнитхед?

Он поддакнул.

— Я опоздал. Я хотел прийти на аукцион около трех. Мне сказали, что картину не выставят на продажу до трех часов. Поэтому я подумал, что у меня еще много времени. Но я как-то забылся. Моя знакомая недавно открыла салон моды на площади Ист-Индиа, я пошел ей помочь, ну, так все и вышло. Я опоздал.

Я пошел дальше.

— Значит, вам приказали купить эту картину для архивов Музея Пибоди?

— Вот именно. Это исключительно интересная картина.

— Ну, тогда я очень рад, — заявил я. — Я купил ее только потому, что на ней изображен мой дом. Всего за пятьдесят долларов.

— Вы купили ее за пятьдесят долларов?

— Вы же слышали.

— Знаете ли вы, что она стоит много больше? Пятьдесят долларов — это просто настоящая кража.

— В таком случае, я тем более рад. Я коммерсант, как вам известно. Я занимаюсь торговлей, чтобы заработать на жизнь. Если я могу купить что-то за пятьдесят долларов, а потом продать это долларов за двести, то это и есть мой хлеб.

— Мистер Трентон, — сказал Эдвард Уордвелл, когда мы сворачивали с площади Холок на улицу Гедни. — Эта картина имеет исключительную ценность. Она на самом деле необычна.

— Великолепно.

— Мистер Трентон, я дам вам за эту картину двести пятьдесят долларов. Сразу, из рук в руки, наличными.

Я остановился и уставился на него.

— Двести пятьдесят долларов наличными? За эту картину?

— Ну, округлим сумму до трехсот долларов.

— Почему эта картина так чертовски важна? — спросил я. — Ведь этого всего лишь весьма посредственная акварель с видом побережья Грейнитхед? Ведь неизвестно даже, кто ее нарисовал.

Эдвард Уордвелл упер руки в бока, глубоко вздохнул и надул щеки, будто разъяренный отец, пытающийся что-то объяснить инфантильному тупому сыну.

— Мистер Трентон, — заявил он. — Ценность этой картины в том, что она представляет вид Салемского залива, который в те времена не воплотил ни один художник. Она восполнит пробелы в топографии этих мест, поможет нам установить, где стояли определенные здания, где росли деревья, как точно проходили дороги. Знаю, что произведением искусства эту картину не назовешь, но я успел заметить, что она необычайно точно передает подробности пейзажа. А именно это — самое важное для Музея.

Я на минуту задумался, а потом сказал:

— Я не продам ее. Пока. Пока не узнаю, в чем здесь дело.

Я перешел на другую сторону улицы Гедни. Эдвард Уордвелл попробовал меня догнать, но проезжавшее такси гневно просигналило ему.

— Мистер Трентон! — закричал он, отскакивая перед капотом автобуса. Подождите меня! Вы, наверно, не поняли!

— Возможно, не захотел понять, — буркнул я в ответ.

Эдвард Уордвелл, задыхаясь, догнал меня и шел рядом, время от времени поглядывая на пакет с картиной с такой миной, будто хотел его у меня вырвать.

— Мистер Трентон, если я вернусь в Музей Пибоди с пустыми руками, меня выгонят с работы.

— Пусть выгоняют. От души сочувствую, но не надо было опаздывать на аукцион. Если бы вы пришли вовремя, то вы получили бы эту картину. Теперь же картина моя, и пока я не имею желания продавать ее. Особенно, извините, на улице, и в такую погоду, как сейчас.