Он встал, подошел к Саше и улыбнулся почти одобрительно:

– Только один момент, Саня: Лена, конечно, не подарок, но обидишь ее – лично тебя задушу. Она у меня одна все-таки.

– У меня она тоже одна, – улыбнулся в ответ Саша.

Все детство и юность я думала, что, когда я наконец всерьез полюблю, когда кто-то станет мне не просто бойфрендом, но частью моей жизни, моей семьи, в общем, когда то настоящее, то, что есть у Кирилла и Сони, со мной случится – мир вокруг изменится кардинально. Я сама изменюсь. Но странно – все одновременно стало другим и осталось по-прежнему. Когда он приходил утром на кухню и обнимал меня со спины, когда утыкался острым подбородком в плечо и чуть горьковатый запах бальзама после бритья щекотал мне нос, когда говорил: «Привет, Сиренка!», мне казалось, что это слишком сладко, по– девичьи, будто мы Киану Ривз и Шарлиз Терон и, для того чтобы кому-то было интересно смотреть на наши нежности, одному из нас определенно нужно умереть.

Конечно, иногда мы спорили, порой довольно горячо, но всерьез поссорились лишь однажды. Саша приревновал меня – так по-мальчишечьи, глупо. Вернулся домой, когда я весело, взахлеб болтала по телефону с другом. То есть не столько с другом, сколько с приятелем, который давно уже находился, как говорится, в жесткой френдзоне, и мы оба понимали, что ему оттуда не выбраться, но продолжали этот милый, ни к чему не обязывающий флирт. Не скрывая недовольства, Саша даже не поздоровался со мной, лишь – почти резко – отодвинул меня, проходя на кухню, и это показалось мне настолько грубым, что я моментально вскипела. Я попрощалась с Димой и возмущенно последовала за ревнивцем. Возмущение мое, конечно, было наигранным – я ведь была уверена: сейчас мы пошутим и все забудется.

– Саша, а что сейчас было?

– Ты меня спрашиваешь?

Я оглянулась по сторонам:

– Здесь есть кто-то еще? Ты кого-то видишь? Это мужчина или женщина? Хочешь поговорить об этом?

– Перестань кривляться, – нагрубил он.

Это переставало быть смешным.

– Никольский, а в чем, собственно, дело? – У нас с детства завелась странная привычка обращаться друг к другу по фамилии, когда мы сердились.

– Все в порядке. Ну кроме того, что ты, видимо, так и не сообщила своему Димочке, что встречаешься со мной.

– Да с чего ты взял, что не сообщила? И к чему вообще это «Димочка»?

– А если сообщила – то какого черта он тебе звонит?

– Ты сейчас серьезно?

– А похоже, что я шучу?

– Бестолковый разговор, ты извини. Вопрос за вопросом. Не нравится что-то – так и скажи.

Он вдруг вышел из себя:

– Да, не нравится! Мне не нравится, что твоя «армия Безупречных»[6] никуда не девается. Мне не нравится, что они бесконечно звонят тебе, пишут и готовы примчаться по первому зову. Что для них ты всегда доступна. Но больше всего меня бесит тот факт, что мы с тобой встречаемся, практически живем вместе, а ты продолжаешь общаться с придурками, которые спят и видят, как бы тебя поскорее трахнуть.

Это уже было за гранью. Я смотрела на его лицо, красное от гнева, на его раздувшиеся на шее вены, и он казался мне красивым и отвратительным одновременно. От нахлынувшего возмущения я не нашлась что ответить. Все, что мне захотелось сделать в этот момент, – убежать. Слиться при первой же проблеме, возникшей между нами. Я развернулась, выбежала из кухни, схватила сумку, на лету обулась и почти открыла дверь, но он успел догнать меня. Не говоря ни слова, Саша схватил меня за локоть и мягко, но уверенно увел в спальню, силой усадил в кресло, а затем вышел и закрыл дверь. Я так опешила, что со всей дури начала в нее барабанить, но он не открывал, а сидел – я знала это – под дверью, и в этот момент ему было гораздо хуже, чем мне там, внутри. Уже через минуту я затихла и вернулась в кресло. Он вошел в комнату. Приблизился, виновато опустился на пол и молча положил голову мне на колени, обняв их. Мои злость и обида на него испарились так же быстро, как и возникли, таким он вдруг стал беззащитным, таким уязвленным и почти слабым. Я начала гладить его по голове, шепча:

– Ну, ты чего?

– Прости, – так же тихо ответил он, – я не могу тебя отпустить, ты знаешь. Не делай так больше, не уходи даже в шутку, даже если я сделал или сказал что-то не так. Просто скажи мне, что я идиот, и я все исправлю, все, что испортил, обещаю.

Я с трудом сдерживалась, чтобы не расплакаться:

– Ну что ты говоришь, ничего ты не испортил, Сашка.

– Ленка, мне страшно, – продолжал он свой почти детский по искренности монолог. – Я каждый день думаю: что, если ты вдруг поймешь? Что, если догадаешься, что ты сильно проиграла, когда осталась со мной? Ты ведь найдешь себе получше, это для тебя не проблема. А что делать мне? Разве я найду кого-то лучше тебя? Разве есть кто-то лучше?

Сдержаться не получилось. Слезы сами потекли по лицу.

– Посмотри на меня, пожалуйста, – позвала я его.

Он поднял голову.

– Ты мой глупый, – прошептала я, – вот же она я, и люблю тебя. Как ты можешь меня к кому-то ревновать – разве ты не знаешь, что я никого не вижу и не слышу, кроме тебя?

– Я знаю, Лена. Но мне очень страшно. Никогда так не было, а теперь страшно.

– И мне, – кивнула я, – и мне еще как страшно, ох. Но это потому, что очень хорошо. Так и должно быть. Если есть любовь – значит, быть и страху.

– Ты не могла бы сейчас заняться со мной твоей страшной любовью, мне очень надо, – вдруг выпалил Саша и состроил мальчишескую мину.

– Что? – опешила я. – Ох и манипулятор же ты, Никольский!

– Но мне страшно! – завопил он и начал меня раздевать.

Я узнавала совершенно нового Сашу. Мне и в голову не приходило, что он может быть таким уступчивым, таким мягким и искренним. Что умеет так легко признаваться – в своих страхах и желаниях, переживаниях, ревности. И, конечно, я прощала ему мелкие эпизоды недопонимания, как он прощал мои мелкие женские обиды. Однажды он осторожно, но справедливо заметил, что я будто ищу повод расстаться или проверяю его на прочность – так до конца и не поверив, что в этих отношениях я в безопасности. Чем сильнее я любила его, тем больше раздражалась по мелочам, тем чаще боялась, что все рухнет в один момент и я не смогу выбраться из-под обломков, не смогу больше быть ни с кем после того, как была с ним. Я злилась на себя. Я понимала, что мои претензии и страхи необоснованны, но что-то внутри скручивало страх в пружину, только тронь – и я выпрямлюсь, призову к ответу, потребую сатисфакции. Как тогда, когда он пришел ко мне под утро, всю ночь не отвечавший на мои звонки, и было понятно, совершенно ясно, что он репетировал и, увидев пропущенные вызовы на мобильном, поступил так, как и должен был поступить мой любимый мужчина: приехать ко мне и объясниться, а не перезванивать с глупым: «Малыш, я не слышал».