Дамы прижимали к лицам надушенные платочки, изображая подобающую дурноту от этого зрелища (что, впрочем, было совсем несложно, здесь стоял слишком своеобычный дух, с которым не справлялись ни заклятия, ни благовония), но исподтишка внимательнейшим образом изучали все происходящее. Господа также проявляли живейшее любопытство, а попутно оказывали слабому полу всемерную помощь, охотно принимаемую, что, впрочем, нисколько не мешало дамам отказываться перебраться в другое место.

Словом, для кого-то все происходящее было трагедией, но для большинства представляло собою лишь увлекательное зрелище. Совсем не зря столичные острословы именовали морги анатомическими театрами! Тела выставляли на всеобщее обозрение, и любой желающий мог их осмотреть, более того, такие посещения были в обычае и считались вполне приличным способом провести досуг. Свой резон в этом имелся, поскольку зачастую именно праздношатающаяся публика могла увидеть кого-то из знакомых и, таким образом, помочь следствию. Документы, удостоверяющие личность, не получили широкого распространения, так что полиции оставалось полагаться на случайное опознание неизвестных пострадавших. В случае с господином Ларгуссоном нужды в этом не было, что нисколько не умаляло любопытства жителей Бивхейма.

Толпа неожиданно расступилась, и госпоже Черновой представилась возможность рассмотреть тело. При жизни это был добродушный весельчак, любящий выпить и рискованно пошутить со служанками, что вызывало понятное недовольство госпожи Дарлассон. Сторож был легкого нрава и всегда гляделся мальчишкой, невзирая на свои без малого двести лет и взрослых дочерей. Встрепанные волосы, дешевая, но всегда безукоризненно чистая одежда, лукавый и чуть наивный взгляд — в господине Ларгуссоне имелось некое неуловимое очарование и безмятежное довольство собственной участью. Сторож намеревался вскорости повторно жениться, и все рассказывал, как хочет сына. Теперь от него осталось нечто обгорелое и страшное, и София испытывала острую жалость…

Покойный отличался редким для его сородичей безразличием к материальным благам, довольствуясь небольшой рентой и необременительной работой вроде охраны библиотеки. Большинство гномов владели разнообразными мастерскими и лавками, занимались кузнечным делом и разнообразными техническими придумками. Трудно представить, сколь неудобным стал бы быт без удобных изобретений практичных карликов! К примеру, не так давно мастер из соседнего городка представил свою новинку, получившую вскорости широкое распространение. Ватерклозеты превозносились как весьма современные и гигиеничные относительно, хотя некоторые полагали их чрезмерной роскошью. Среди прочих новшеств были также омнибусы, швейные машины, а также множество иных новаций.

Дама рядом с госпожой Черновой издала громкий возглас, заставив Софию вынырнуть из отвлеченных размышлений.

Вокруг возбужденно переговаривались, блестели глазами и всячески демонстрировали притворную жалость. Правила приличий требовали ужасаться и охать — и все вокруг покорно выказывали трепет и сокрушались. А молодой женщине вдруг подумалось, каково было бы жить в обществе, не сдерживаемом никакими приличиями, и от представившейся картины ей еще больше стало не по себе.

Искренними казались лишь слезы гномки, которая с трудом отвечала на какие-то вопросы коронера. Это оказалась младшая дочь покойного, рядом также стояла старшая барышня Ларгуссон и еще одна рыдающая дама, по-видимому, невеста покойного.

Весь небольшой коллектив библиотеки присутствовал на дознании вместе с Софией. Рядом с нею стояла Юлия, пребывающая в радостном волнении. Щеки девушки раскраснелись, круглые голубые глаза горели, она то и дело приподнималась на цыпочки, пытаясь больше разглядеть за спинами, и громко выражала свой восторг. Хотя, на взгляд Софии, скудная обстановка с налетом безысходности и мрачные лица судейских никак не способствовали такому упоению.

Госпожа Дарлассон, обычно то и дело призывавшая барышню Юлию к порядку, сейчас будто не замечала ее неприличного поведения. Гномка смотрела прямо перед собой и о чем-то мрачно размышляла, поджав и без того тонкие губы.

Госпожа Чернова коснулась руки барышни Гарышевой, привлекая ее внимание.

— Юлия, не стоит так явно радоваться. Пожалейте хотя бы дочерей покойного, — тихо заметила София.

— Я веду себя не хуже остальных! — Юлия даже не подумала понизить голос или хотя бы повернуться к подруге. Разряженная больше обычного барышня то и дело поднималась на цыпочки, пытаясь рассмотреть побольше. Неуместно легкомысленный яркий наряд казался дерзким вызовом чужому горю.

— Полагаю, воспитанный человек в своих поступках должен руководствоваться разумом и тактом, поэтому постарайтесь хоть немного сдержать ваше любопытство, — спокойно ответствовала госпожа Чернова.

— Вы скучная лицемерка! — дерзко заявила Юлия, вздернув подбородок.

— Вы сказали достаточно, — сдерживая негодование, сказала госпожа Чернова, — и давайте на этом закончим — мы привлекаем внимание.

— В любом случае вы не вправе делать мне внушение! — нетерпеливо буркнула Юлия и, видимо, мгновенно забыла о словах подруги.

Раньше барышня Гарышева не позволяла себе столь откровенного пренебрежения, хоть и пропускала мимо ушей мягкие увещевания госпожи Черновой.

Юлия происходила из семьи незнатной, и получила хорошее образование лишь благодаря неожиданно разбогатевшему отцу. Нувориш озаботился должным воспитанием своей единственной дочери, и хотя спустя несколько лет разорился, девушка успела отучиться в пансионе. Однако ей недоставало такта, который должен прививаться в семье.

Отвернувшись от барышни Гарышевой, София взглянула на почтенную хозяйку библиотеки и поразилась тому, как сухо и лихорадочно блестели ее глаза. Гномка держалась еще более сдержанно и чопорно, чем обычно, но все же в ее поведении неуловимо ощущалась какая-то фальшь. Сия несгибаемая дама в неизменном строгом трауре по случаю смерти брата казалась прямой и гордой, но в то же время казалось, она пребывала где-то неизмеримо далеко…

Наконец наиболее неприятная часть дознания завершилась — коронер, присяжные и доктор закончили осмотр и все необходимые формальности и покинули эту унылую обитель мертвых. Негромко переговариваясь, дамы и господа направились следом за ними.

Зал суда будто специально предназначался, чтобы убить всякую радость. Стены, выкрашенные в серый цвет, тяжеловесная темная мебель и чахлые цветы в кадках оставляли удручающее впечатление. На обстановке будто лежала печать тягостных сцен, разыгрывавшихся тут ранее. Не сосчитать, сколько надежд здесь похоронено, сколько пролито слез и высказано обвинений. Впрочем, сейчас унылый колер оживляли нарядные платья дам, а также яркие подушки и одеяла, которыми галантные кавалеры покрывали холодные скамьи.

Все присутствующие долго рассаживались. София снова разместилась рядом с госпожой Дарлассон и Юлией, хотя не испытывала ни малейшего желания все время слушать экзальтированную болтовню подруги. Она бы с большей охотой расположилась рядом с Елизаветой Рельской, однако никак не могла оставить хозяйку библиотеки.