– Пимка, что ж ты?.. – Егор уже не говорил а хрипел – железная рука Луки медленно выворачивала ему голову. – Пим… ка…

Все еще неподвижно сидевший Пимен незаметно ни для кого, кроме Мишки, опустил руку и потянул из-за голенища засапожник. Мишке скрытность была не нужна, поэтому он действовал быстрее: кинжал мелькнул в воздухе и пригвоздил рукав рубахи Пимена к лавке. Тот мгновенно разжал пальцы, и засапожник провалился обратно за голенище. Мишка встретился с ненавидящим взглядом Пимена и неожиданным даже для самого себя голосом, больше похожим на змеиное шипение, выдохнул:

– Только шевельнись, падла, у меня еще два есть.

Получилось, по всей видимости, убедительно: Пимен замер, не пытаясь даже высвободить рукав.

– А-а-ах-х!!!

Непонятно откуда взявшаяся у деда секира очертила почти идеальный полукруг и с хрустом врезалась в середину столешницы. Все замерли. Было непонятно, что отрубил дед: то ли нос Егору, то ли пальцы Луке. В наступившей мертвой тишине Лука шумно выдохнул и брезгливо отбросил в сторону клок Егоровой броды. Старый вояка не промахнулся, лезвие не задело ни Луку, ни его противника, если не считать бороды Егора. Однако топор не бритва – часть волос была перерублена, а часть вмята в древесину и заклинена там, Егор так и остался лежать щекой на столе, раскорячившись руками и ногами, как краб.

– Ну что, наигрались, детишки? – Дед, стукая деревяшкой, обошел стол и ухватил Егора за ухо. Тот, распяленный между зажатой лезвием секты бородой и дедовыми пальцами, беспощадно тянущими за ухо, зарычал сквозь стиснутые зубы. – Наигрался, спрашиваю, или еще желаешь?

– Пимка… сука…

– Еще какая! – охотно согласился Корней. – Истину глаголешь, Егорушка. И что же он тебе наобещал?

– Убью… змея… подколодного…

– Ну зачем же, Егорушка? – Этот «ласковый» тон деда был знаком Мишке, от него так и несло смертью. – Так уж сразу и убивать? Христос прощать велел. Ну разве что для науки: зубки там повыбивать… вежливо, ребрышки поломать… ласково. А больше ничего и не надо. Михайла, внучек, чего у него там? – Дед указал бородой в сторону Пимена.

– Засапожник.

– Ну вот, не топор же. Ты, Пимушка, сходи в церковь да свечечку за здравие Михайлы поставь. Мог же паренек и по горлышку тебя чиркнуть.

Рукав у Пимена медленно намокал кровью, Мишкин кинжал все же зацепил руку десятника. Дед отпустил ухо Егора и, сокрушенно вздыхая, покачал топорище, вытаскивая лезвие из толстой доски столешницы. Егор облегченно вздохнул, поворачивая голову в естественное положение, и тут же испуганно дернулся, теряя равновесие и падая на пол. Обух секиры ударил в стол прямо перед его лицом.

– Бунтовать?!! Говноеды!!! Сотника лаять!!! Роська!!!

В горницу, чуть не сорвав дверь с петель, влетел Роська, держа в обеих руках взведенные самострелы. Лицо у него было таким же, как в том переулке, где он добил кистенем раненого татя. Мишка цапнул у него один из самострелов и вопросительно уставился на деда.

Дед ткнул пальцем в Егора и Пимена:

– А ну на пол!!! Оба!!! Минька, бить в них, чуть только шевельнутся!

Егор и Пимен распластались на полу, а дед, прыгая на деревяшке, принялся пинать их здоровой ногой в головы. Десятники только мычали, не решаясь даже прикрыться руками: два самострела смотрели им прямо между лопаток.

– Корней, будет! Лучше уж сразу добить.

Лука подхватил деда под руку и оттащил от лежащих.

– Ладно, Лука, будь по-твоему. Данила, Лука говорит: добить. Ты что скажешь?

– Добить!

– Леха?

– Пимена добить, Егорка – дурак, пусть живет.

– Фома?

– Тогда уж и меня добивай, старый хрен!

– Хрен я, конечно, не новый… – Дед на мгновение задумался, потом приказал: – Данила, вреж-ка ему еще разок.

Хрясь! Фома опять шлепнулся на пол.

– Фома, надо понимать, против, – прокомментировал дед и продолжил опрос десятников: – Анисим?

– За бунт – смерть, но и ты, Корней…

– Значит, добить, – утвердил сотник. – Игнат?

– А бунт-то был, Корней Агеич? Оружия я ни у кого не видел, кроме тебя.

– А засапожник?

– Так не достал же.

– Двое против, – подвел итог опроса дед. Потом глянул на лежащих на полу Егора с Пименом и добавил: – И эти двое конечно же тоже.

– Батюшка Корней, Христом Богом!

Пимен брызгал кровью из разбитого рта, извиваясь на полу, как змея. Попытался подползти и ухватиться за сапог сотника.

– Нет, Пимка, один раз я тебя уже простил. Ребятки, бей в него!

Роська выстрелил не задумываясь. Мишка чуть поколебался, но нажал спуск, хотя было это уже бессмысленно – Роськин болт ударил Пимена в затылок, прошел навылет и вонзился в пол возле дедовой ноги. По привычке Мишка тут же упер самострел в пол и нажал ногой на рычаг. Рядом щелкнул самострел Роськи.

– А ты, Егорушка, подумай, как хитрецы дураков, вроде тебя, вперед выставляют, чтобы из-за их спины ножом полоснуть, да еще чистенькими потом остаться. За то, что сотника облаял, – вира. Три гривны отдашь Аристарху. В другой раз убью. Садитесь, ребятушки, разговор еще долгим будет.

– Коней Агеич, – Игнат кивнул на труп Пимена, – прибрать бы…

– Пусть лежит. Вместо него нового десятника еще не выбрали, и я его не утвердил. Кхе! Пусть слушает, может, еще и посоветует чего полезного.

«Блин, ну натуральный мафиозо дон Корлеоне. Или злодей из мексиканского сериала – сначала поизмывался, потом приказал прикончить. Нет, падре Мигель, пролетаете вы со своим диагнозом, были бы мы берсерками, тут бы сейчас трупы штабелями лежали.

А десятники-то сериалов не смотрели, на них спектакль подействовал, вон как на деда пялятся. Вообще-то нечто подобное сейчас происходит по всей Европе – именно так какой-нибудь «Рейнский Потрошитель» или «Пьер Живорез», грохнув конкурента и крепко пугнув остальных подельников, становятся бароном фон Шварцвальд или маркизом де Мон Плезир.

Если я прав, то прямо сейчас, над неостывшим еще трупом, под графа погорынского должна начать формироваться новая иерархия».

– Фома, а у тебя-то с чего шило в заднице завелось? – подал голос Лука Говорун. – Ладно Егора Пимен накрутил, а тебя кто?

«Ага, Лука „столбит“ за собой место „второго человека в команде“. Как говорилось в одном мультфильме: „Птица Говорун отличается умом и сообразительностью“. Процесс пошел».

Фома, все еще сидя на полу и опустив голову, угрюмо молчал. Вместо него голос подал Анисим:

– Его собственная баба крутит уже который день. Тогда на выручку сотнику ехать не отпускала, а теперь грызет за то, что не поехал и без добычи остался. И язык укоротить нельзя – на сносях, родит скоро. Бабы в эту пору с головой не дружат.