берегу в том виде, в каком его оставил. По моим подсчетам, я пробыл в желудке чудовища три с половиной часа.

Четвертое морское приключение

В то время когда я находился на турецкой службе, я часто развлекался катаньем в увеселительной яхте на Маге di Marmora[48], откуда открывался изумительный вид на весь Константинополь, включая и сераль великого султана. Однажды утром, любуясь красотой и ясностью неба, я заметил парящий в воздухе круглый предмет, величиной примерно с бильярдный шар, под которым висело еще что-то. Я мгновенно схватил свое самое лучшее дальнобойное ружье, без которого я стараюсь не выходить из дома, зарядил его пулей и выстрелил в круглый предмет в воздухе. Но напрасно. Я выстрелил вторично двумя пулями — и снова безрезультатно. Только третий выстрел, когда ружье было заряжено четырьмя или пятью пулями, пробил сбоку дыру и заставил круглый предмет опуститься на землю. Вообразите мое удивление, когда изящно позолоченная колясочка, подвешенная к воздушному шару, величиной превосходившему самый большой купол окрестных башен, упала в воду в двух саженях от моей яхты. В коляске находился какой-то человек и половина барана, по-видимому жареная. Когда я пришел в себя от изумления, мы с моими людьми тесным кольцом обступили эту странную группу.

У этого человека, походившего на француза, — да он и на самом деле был им — из всех карманов свешивалось по нескольку часовых цепочек с брелоками, на которых, как мне показалось, были изображены знатные дамы и господа. На каждой пуговице висели золотые медальоны, ценностью по меньшей мере по сто дукатов, а на каждом пальце красовался драгоценный, украшенный бриллиантами перстень. Карманы его сюртука были набиты кошельками с золотом, которые оттягивали их чуть не до земли. «Боже мой! — подумал я. — Заслуги этого человека перед человечеством, вероятно, исключительно велики, если знатные дамы и господа, вопреки столь обычной в наши дни всем том незнакомец после своего падения чувствовал себя так плохо, что едва был в силах произнести хоть слово. Немного погодя он пришел в себя и рассказал нам следующее:

— У меня не хватило бы ни знаний, ни способностей на то, чтобы самому изобрести такой воздушный шар, зато я в избытке обладал отвагой и смелостью канатного плясуна, что и позволило мне сесть в эту подвешенную к воздушному шару колясочку и несколько раз подняться в ней ввысь, Дней семь или восемь назад — точный счет времени я утратил — я поднялся на этом воздушном шаре с мыса в Корнуолле[49], в Англии, и захватил с собой барана, чтобы затем в вышине на глазах у многих тысяч зевак проделать с ним разные фокусы. К несчастью, минут через десять после подъема ветер переменил направление и, вместо того чтобы погнать меня в Эксетер[50], где я рассчитывал приземлиться, понес меня к морю, над которым я, по-видимому, и носился все это время на недосягаемой вышине.

На мое счастье, я не успел проделать фокусов с бараном. На третий день полета я почувствовал такой сильный голод, что мне пришлось зарезать барана. Находясь одно время бесконечно высоко над луной, я в течение шестнадцати часов продолжал полет вверх и настолько приблизился к солнцу, что оно опалило мне брови. Я положил убитого барана, с которого содрал шкуру, туда, где солнце припекало с наибольшей силой или, лучше сказать, куда шар не отбрасывал тени. За каких-нибудь три четверти часа баран отлично изжарился. Этим жарким я и питался все время.

Тут человек умолк, углубившись, как казалось, в созерцание окрестностей. Когда я сказал ему, что здания, возвышающиеся перед нами, не что иное как сераль владыки Константинополя, он был страшно потрясен, так как, по его предположениям, должен был находиться в совершенно иных краях.

— Причина моего столь длительного полета, — наконец произнес он, — заключалась в том, что лопнула веревка, прикрепленная к клапану воздушного шара. Она служила для того, чтобы выпускать горючий газ. Если бы вы не выстрелили в шар и не пробили оболочку, он, пожалуй, как Магомет, до самого Страшного суда носился бы в воздухе между небом и землей[51]. Колясочку он великодушно подарил моему рулевому, а жаркое он бросил в море. Что же касается воздушного шара, то от моего выстрела он во время падения превратился в лохмотья[52].

Пятое морское приключение

У нас, государи мои, еще хватит времени, чтобы распить новую бутылочку. Поэтому я расскажу вам о весьма странном случае, приключившемся со мной за несколько месяцев до моего последнего возвращения в Европу.

Султан, которому я был представлен как римско-русско-императорским, так и французским послами, поручил мне выполнить чрезвычайно важную миссию в Каире, характер которой был таков, что она должна была навсегда остаться тайной.

Я пустился в путь по суше с большой помпой и в сопровождении многочисленной свиты. По дороге представилась возможность пополнить число моих слуг несколькими очень полезными лицами. Не успел я отъехать и несколько миль от Константинополя, как увидел маленького, тощего человека, с большой быстротой перебегавшего через поле, хотя у него на ногах висели свинцовые гири, по меньшей мере в пятьдесят фунтов каждая.

Пораженный этим зрелищем, я крикнул ему:

— Куда, куда ты так торопишься, друг мой, и зачем привязал к ногам такие гири? Ведь они затрудняют твой бег!

— Я бежал из Вены, — отвечал скороход. — Там я служил у знатных господ и только сегодня, с полчаса назад, уволился. Я направляюсь в Константинополь, где рассчитываю получить место. Этими гирями, привязанными к ногам, я хотел несколько умерить скорость моего бега, которая теперь никому не нужна, ибо moderata durant[53], как любил повторять мой, ныне покойный, воспитатель.

Этот Асахаил[54] пришелся мне по душе. Я спросил, не желает ли он поступить ко мне на службу, на что он охотно согласился. Мы двинулись затем дальше, проезжая через разные страны и города. Недалеко от дороги на прекрасном лугу лежал, не шевелясь, какой-то человек. Казалось, что он спит. Но он вовсе не спал, а приник ухом к земле, словно подслушивал, что происходит у обитателей преисподней.

— К чему это ты прислушиваешься, друг мой?

— Да я от нечего делать слушаю, как трава растет.

— И это тебе удается?

— Да что ж тут трудного?

— Тогда поступай ко мне на службу, дружище. Кто знает, на что еще пригодится твой слух!

Молодец