Все эти истории Андрей Иванович выслушивал очень внимательно, но они его уже не могли мобилизовать. Вынужденный простой заставил задуматься и в результате размышлений разочароваться в ремесле историка. Сомнения у него возникали и раньше. Какая кому сейчас разница, когда умер этот Густав? Или как звали спавшую с ним девку? Или кому какое дело до того, что чувствовал шведский принц, оказавшись вдали от родного дома, в России, охваченной междоусобицей и, как казалось, забытой Богом? Все эти вопросы представлялись несоизмеримо мелкими в сравнении с темами, которые обсуждались россиянами в течение всего 1998 года. Безобразно невменяемый Ельцин, олигархи Гусинский и Березовский, казавшиеся Андрею Ивановичу похожими на спрутов, постоянно меняющиеся премьеры, победа Лебедя на выборах в Красноярске, рельсовая война, шахтеры, стучащие касками на Горбатом мостике, убийство Рохлина, наконец, финансовый кризис августа-сентября… Все летело в тартарары. А тут предлагают идти к защите диссертации десятилетиями! Да что она даст, эта степень в наше время?! И откуда в запасе десятилетия, если осенью его, может быть, заберут в армию!

Знакомые постепенно отстали. Перестала звонить даже упорная старушка Плещеева. Андрей Иванович ел, спал, в сентябре вышел на работу в школу и гнал прочь мысли о диссертации и тех фантазиях, которые он взращивал в течение нескольких лет. Он напоминал себе пенек, оставшийся от «золотого дерева» после урагана…

Впереди показалась станция метро. Рядом с этим памятником советско-чехословацкой дружбе возвышался еще один памятник — каким-то двум космонавтам. Фигуры людей в скафандрах были белого цвета, но обильно покрыты надписями, сделанными россиянами уже в новейшее время, когда от былой дружбы между народами не осталось и воспоминания. Сколько раз Андрей Иванович проходил мимо этих космонавтов, но так ни разу и не подошел к ним прочитать, кто они такие. Он относился к поколению советских людей, которых освоение человечеством космического пространства оставляло абсолютно равнодушными. Вот и сейчас, скользнув глазами по разрисованным фигурам, Мирошкин почему-то подумал: «Ветка сирени упала на грудь. Милый мой Вова, меня не забудь. Кто такой этот Вова? И кто эта дура, которая исписывает стены подобными признаниями? Какой-то деревней веет. Совсем девки с ума посходили». Размышляя таким образом, Андрей Иванович прошел мимо старух, торгующих газетами и сигаретами в розницу, лишь на секунду задержав внимание на толстом мальчике лет десяти или одиннадцати, покупавшем у одной из бабок курево. «Этот сегодня в школу не пойдет. Какое лицо тупое», — подумалось учителю. Ему вспомнилось, как в детстве родители послали его за спичками, и ему нигде их не продали, заподозрив в том, что он собирается покурить. Да, крепко поменялись времена! Спустившись по ступеням, Мирошкин, плотно окруженный гражданами, как и он, спешащими на работу, двинулся между ларьками, которыми был застроен подземный переход, по направлению к турникетам. Подземная жизнь только начиналась. Собравшись стаей, собаки чесали за ухом, потягивались. Продавцы только открывали витрины. Не было слышно музыки — музыкальный киоск еще не ожил. Около него спал отвратительного вида бомж, все лицо которого составлял сплошной кровоподтек. За всем этим сверху наблюдал еще один памятник — сидящая на столбе в несколько вольной позе, легкомысленно одетая женщина, коричневого цвета, вероятно, призванная символизировать советско-чехословацкую дружбу Вся станция «Пражская» была выстроена в этом коричневом цвете.

Пройдя через турникеты, Андрей Иванович в очередной раз порадовался, что в метро теперь не жетоны, а карточки на десять поездок, — реже надо стоять в очереди. Покупать жетоны было бы особенно неудобно сейчас, когда спешишь. А копить их — много места занимают… На платформе собралась значительная толпа, но Мирошкин не сомневался, что ему удастся сесть. Он давно уже приметил место, напротив которого обычно открываются двери поезда. «Пражская» — конечная станция на ветке, поезда приходили на нее пустыми, и, быстро забежав в вагон, всегда можно было устроиться на диванчике. Так получилось и на этот раз. Часть пассажиров осталась на платформе, принципиально решив ехать сидя и сомкнувшись напротив закрывшихся дверей вагона. Поезд пошел в тоннель. Люди как по команде достали кроссворды. Оглядевшись, Андрей Иванович отметил, что ни одной, не то что симпатичной, но даже относительно молодой девушки-женщины в вагоне не оказалось. Обручальное кольцо перестало тяготить. Он спокойно положил руки на сумку и закрыл глаза. В сумке лежала книга, но Мирошкин решил «уснуть», не желая уступать место старухам, которых также пока в вагоне не было, но которые могли войти на какой-нибудь ближайшей станции. «И куда они прутся ни свет, ни заря? Сидели бы дома, старые! Ветка сирени упала на грудь… Тьфу! Привязалась!» — Андрей Иванович задремал.

* * *

Сколько Мирошкин себя помнил, его всегда интересовал противоположный пол. В детском саду он никогда не засыпал в тихий час, зная, что хохотушка Оля, укладывавшаяся спать на соседней раскладушке (большая игровая комната в саду служила и спальней), дождавшись, когда воспитатели выйдут куда-нибудь, будет, приподнимая одеяло, демонстрировать мальчикам то «писю», то «попу». Тогда же Андрей начал заниматься онанизмом — поскольку не знал, чем занять себя во время часового бессонного вылеживания в постели. Но он благоразумно сумел утаить свои игры и от родителей, и от воспитателей, в отличие от нескольких мальчиков в группе и той же Оли, которая настолько пристрастилась к этому занятию, что уже не могла сдерживаться, и даже на детской площадке отсаживалась в сторонку от прочих детишек и начинала трогать себя. Разразившийся в связи с этим скандал, сопровождавшийся тем, что Олю и других маленьких онанистов начали таскать к появившемуся в садике психологу, заставил Андрюшу постараться проявить силу воли и отказаться от постыдного занятия. Взять себя в руки (в переносном смысле) ему так и не удалось, он продолжал мастурбировать, хотя и считал это чем-то ужасным, вплоть до того момента, когда, уЖе в пионерском лагере, ему в руки не попала привезенная кем-то из ребят замусоленная брошюрка, изданная обществом «Знание» и посвященная проблемам секса. Главу о мастурбации Андрей прочел несколько раз, уяснив, что ничего вредного в этом нет, если, конечно, не предаваться онанизму постоянно, забросив прочие дела.

В пионерском лагере он провел всего две смены — в 12 и 13 лет. И здесь его тяга к девочкам смогла проявиться в более осязаемых формах. Он аккуратно посещал дискотеки, никогда не променивая их, подобно некоторым мальчикам, на занятия выжиганием по дереву или изготовление моделей самолетиков. Разве дымок, поднимавшийся при прикосновении выжигательного аппарата к фанере, мог сравниться с тем ароматом, который Андрей ощущал, танцуя с девочкой из отряда, с каждым танцем все более и более прижимаясь к ней?! Хотя, надо отметить, все девочки пахли одинаково — ведь душились они обычно одними и теми же духами, которыми родители снабдили какую-нибудь одну из них, позажиточнее. А застежка лифчика! Какие эмоции переживал пионер Андрей Мирошкин, как бы случайно проводя рукой по спине партнерши по медленному танцу! Ах как не вовремя родители получили участок земли под Заболотском и приступили к строительству дачи! Еще год и Андрей, отправившись на лето в более старший отряд, мог встретиться с ребятами, пережившими первый сексуальный опыт (или по крайней мере с гордостью рассказывавшими об этом), тем удалось бы создать в отряде «взрослую» атмосферу, от танцев Мирошкин, возможно, перешел бы к прогулкам по вечернему лагерю, сначала несколькими парами сообща, а затем разделившись…