Ник всегда считал, что чукчи и саамы — очень похожие друг на друга народы, живущие совершенно одинаково. Там тундра и море, здесь — тундра и море, там олени и песцы, здесь — олени и песцы. Но оказалось, что и отличий существует предостаточно…

Во-первых, в жизни чукчей морской промысел всегда играл определяющую роль: китовое сало и мясо моржа зимой составляли основу пищевого рациона, из шкур морских животных шили самую разнообразную одежду, ими же обтягивали каркасы яранг. Для саамов же морской промысел являлся вспомогательным и зачастую воспринимался лишь как своеобразное развлечение, примерно как для русских людей — рыбалка на удочку. Саамы на побережье били, в основном, нерпу, иногда — беломорских тюленей, а одежду предпочитали шить из холста и прочих покупных тканей, носили и готовые вещи, приобретённые за деньги в русских посёлках и деревнях.

Во-вторых, существовали отличия и в особенностях пушного промысла. Чукчи всегда добывали очень много пушного зверя, меняя потом шкурки песца, чернобурки, пыжика, полярного волка и белого медведя на всякие товары бытового назначения: ружья, патроны, кастрюли, топоры и пилы, чай и табак. Саамы же добывали пушного зверя в разы меньше, преимущественно рыжую лису, куницу, бобра, и очень редко — песца.

Для саамов главным являлось оленеводство, причём кочевали они только вблизи своих сёл и стационарных стойбищ.

В-третьих, значительно различался продовольственный рацион этих народов. Чукчи весь год питались мясом морских животных и северных оленей, употребляя рыбу в пищу нечасто, для разнообразия. И то, в основном, красную: кету, нельму, горбушу.

Саамы же ели мясо только в холодное время года: поздней осенью, зимой, очень ранней весной, всё остальное время питаясь разнообразной рыбой, лепёшками из ржаной муки, грибами и ягодами. Бывали, конечно, и исключения, когда в летнее время забивали оленя, но крайне редко.

Их приезд исключением не стал: низенькая саамка, одетая в пёстрый сарафан в виде юбки на лямках и широкую цветастую кофту, с ситцевым платком на голове, быстро заставила стол разнокалиберными тарелками и блюдами с вареной, жареной и вяленой рыбой. Посередине стола женщина разместила две деревянные бадейки с мочёной прошлогодней брусникой и морошкой, отдельно, на угол стола, положила нечто, завёрнутое в серую тряпку, от которой ощутимо пованивало.

— Агафья! Сейчас же убери! Сколько раз можно говорить! — неожиданно рассердился Ефремов. Дождавшись, когда женщина унесёт из комнаты странный свёрток, пояснил:

— Третий год уже живу в Ловозере, но к этому деликатесу так и не привык! Это, видите ли, «рыбка с душком». Берут только что пойманного сига или язя, потрошат, чуть подсаливают, заворачивают в тряпку и на сутки-другие зарывают в землю. Аромат получается — словами не передать! Желудок тут же, сам по себе, выворачивается наизнанку! Это хорошо ещё, что Агафья тряпку развернуть не успела…

— А что такого? — неожиданно обиделся Илья. — Очень даже и вкусно! Откуда ты, начальник Иван, знаешь, может, гостям и понравилось бы?

Ассортимент рыбных блюд экзотикой не поражал: куски варёной щуки, жареная крупная плотва, вяленый хариус, налим холодного копчения, озёрная форель, запеченная в тесте.

«Да, сейчас бы оленятинки! — размечтался Ник. — Как тогда, на Чукотке: жареная печень, чуть недоваренная розовая грудинка, запечённые на углях мозги…»

— А вот эта жёлтая рыба как называется? — спросил любопытный Банкин, указывая пальцем на миску, в которой истекали капельками жира янтарные куски рыбы.

— Это прошлогодний лох, — пренебрежительно махнул рукой старшина. — Я лоха не люблю, больно уж жирён, после него часто бывает изжога.

— Чилийский лох? — попробовал пошутить Ник.

Иван юмора не понял, объяснил совершенно серьёзно:

— Обычный лох, ловозёрский. Лох — это не человек вовсе, как на Большой Земле принято считать, а сёмга, зашедшая поздней осенью на нерест. Отнерестилась, но не успела вовремя уйти в море. Перезимовав в проточном озере, через которое проходит нерестовая река, такая рыба из «красной» превращается в «жёлтую», да и вкус её ухудшается. Но саамы считают, что лучше ловить лохов, чем всякую там сорную рыбу — плотву, окуня, щуку…

Ник осторожно разломил ржаную лепёшку, поднёс к носу, понюхал:

— А почему эта выпечка пахнет хвоёй?

Иван только тяжело вздохнул:

— Понимаете, лопари всегда в муку добавляли сосновую заболонь, это такой белый внутренний слой сосновой коры. Потому добавляли, что муки всегда не хватало. Сейчас с мукой всё хорошо, перебоев в снабжении не наблюдается, а всё равно — добавляют. Привычка, одно слово, никак не могу отучить…

Агафья унесла тарелки и миски с недоеденной рыбой, вернулась с небольшим кипящим самоваром в руках. Другая саамка, на голове которой вместо платка находилось странное сооружение, отдалённо напоминающее русский кокошник, принесла заварной чайник, сахарницу с белыми неровными кусками рафинада, большие эмалированные кружки и несколько очень крупных, уже очищенных от шкурок, луковиц.

Илья, смахивая с глаз частные мелкие слезинки, ловко нарезал лук на тоненькие ломтики, разложил эти ломтики по кружкам, залил до половины кипятком, немного погодя добавил заварки.

— Разбирайте кружки, дорогие гости! Угощайтесь лопарским чайком!

Напиток получился забористым: у всех на лбу выступил обильный пот, на глазах навернулись крупные слёзы, захлюпали носы. Несмотря на это, напиток получился по-настоящему вкусный, более того, ощущалось, что он ещё полезный, особенно — при лечении простудных заболеваний.

Илья Озеров отодвинул свою пустую кружку в сторону, рукавом фуфайки вытер пот со лба, достал из кармана заранее набитую табаком трубку, раскурил, спросил у Ника — нарочито небрежно:

— Так что вам у нас надо, уважаемый начальник? Куда вас надо проводить-то?

— До Сейдозера нас проводи, очень уж хочу я с одним человеком познакомиться. Его Синицей кличут, — спокойно ответил Ник, не отрывая взгляда от плоского лица председателя сельсовета.

Показалось, или действительно глаза бывшего шамана блеснули нехорошим огоньком, а лицо чуть заметно дрогнуло? Было не разобрать. Ильюшка тут же принялся изучать узоры на фанерной столешнице…

Поиграв желваками, Илья заговорил, негромко и почти равнодушно:

— Надо отвести к Сейдозеру? Отведу, раз надо. Это нетрудно, погоды сейчас хорошие стоят, снега мало совсем осталось. За трое суток дойдём, если в дороге ничего не случится. Только до самого озера я вас не доведу. Боюсь очень. Вместе только до Тайболы дойдём, это такое ущелье в скалах, по нему до озера три часа всего идти. Сами дойдёте.

— А почему ты с нами до озера не пойдёшь?

— Тайбола — дорога в один конец нынче. Только в одну сторону пускает, к озеру. Обратно уже никто не возвращается, ни люди, ни олени. Раньше — все возвращались. А после того, как ваш Барченко там что-то нехорошее сделал, уже не возвращаются. — Ильюшка посмотрел на Ника правдивыми спокойными глазами, неторопливо раскурил заново потухшую трубку.