Остаток дня прошел достаточно спокойно. Со времени моей предыдущей записи мы с Мери несколько раз возвращались к моему разговору с Владом и его последствиям (я имею в виду необходимость остаться на родине и занять отцовское место). Я уже писал, что чувствую себя виноватым, обрекая жену, привыкшую к городской жизни, провести остаток своих дней в глуши карпатских лесов. Ближайшим местом, до которого доходит почта, является Бистриц (естественно, не идущий ни в какое сравнение с Лондоном). Чтобы отправить или получить письма, а также сделать необходимые покупки (опять-таки тамошние магазины не чета лондонским), нужно совершить утомительное восьмичасовое путешествие в карете (в один конец!) по извилистым горным дорогам. Зимой снежные заносы полностью отгораживают нас от внешнего мира.

Мери уверяет меня: пока она рядом со мной, эти трудности ее не пугают. До сих пор не пойму, чем же я заслужил такой подарок судьбы, как моя Мери.

Сегодня Мери, сославшись на неважное самочувствие, почти весь день провела в постели. Я отдыхал, читая английский роман, который взял наугад в богатой отцовской библиотеке. Вечером я решил пойти в замок и поговорить с В. На меня волнами накатывала печаль. Праздность – не лучший способ ее развеять. Мне захотелось с головой погрузиться в дела. Я знал: работа облегчит мои страдания, ведь я займусь тем, что завещал мне отец.

На закате я вышел из дома и направился к замку. Путь туда занимает не более пятнадцати минут, и горожанину не помешает размять ноги и пройтись по зеленеющему склону. Было еще совсем светло: заходящее солнце просвечивало сквозь верхушки стройных сосен. В теплом весеннем воздухе слышалось нежное щебетание птиц. Несмотря на идиллический пейзаж, в моей душе разрасталось тревожное чувство, причину которого я понял, услышав неистовый собачий лай. Должно быть, это лаял пес Жужанны. Конечно же, за годы лондонской жизни я начисто позабыл, что в темноте сюда нередко забредают волки.

Сейчас они не столь опасны, как зимой, когда они сбиваются в стаи. Однако мысль о встрече даже с одним хищником заставила меня прибавить шагу. И все же я решил свернуть к склепу и провести несколько минут с отцом.

Подходя к черной металлической ограде, я увидел сквозь ее прутья жуткую картину: ворота были настежь распахнуты, а на траве валялись трупы двух волков. Я сразу понял, что случилась какая-то беда, и бросился к склепу. Волки лежали почти рядом друг с другом. Их глаза были подернуты пеленою смерти. Одному кто-то раскроил череп, у другого на брюхе запеклась кровь. Скорее всего, звери напали на того, кто приходил в склеп. Человек этот был вооружен, ибо он застрелил волков и скрылся, в спешке забыв закрыть ворота.

Оторвав взгляд от убитых хищников, я заметил, что дверь склепа тоже отворена. Перепугавшись, я бросился туда. Путь мне преградил труп еще одного волка. Перепрыгнув через мертвого зверя, я поспешил к нише, где покоился отец.

Неизвестный побывал и здесь: дверца ниши осталась открытой, а место последнего упокоения моего отца было осквернено. На мраморном полу валялись сметенные безжалостной рукой красные розы. Винты, скреплявшие крышку гроба, были вывернуты и брошены, а сама крышка – снята и прислонена к ближайшей стене. Свинцовый футляр, предохраняющий от распространения трупного запаха, был пропилен и отогнут.

Негодяй посмел надругаться над телом моего отца! Из его груди торчал толстый деревянный кол, вбитый, как мне показалось, при помощи молота. Рот покойного был открыт; внутри что-то белело (вначале я решил, что носовой платок), а его шея...

Боже милосердный!

Бедный мой отец!

Изуверу, совершившему этот акт вандализма, почти удалось перепилить моему отцу шею и отделить голову от туловища, но довести свое мерзкое деяние до конца он не успел. Поскольку отец умер два дня назад, крови было мало. Меня обрадовало, что отцовское лицо сохраняло умиротворенное выражение. Однако голова, почти отделенная от тела, под тяжестью собственного веса немного запрокинулась. Подбородок приподнялся, и моему взору открылась страшная ярко-красная рана, нанесенная пилой. Жуткого пурпурного цвета мышцы были рассечены, и за ними виднелись шейные позвонки. Еще немного, и злодей добрался бы до них. Мне вдруг показалось, что я перенесся во времени на двадцать лет назад и вновь нахожусь на поляне, где лежал с разорванным горлом Стефан.

Шок, вызванный этим жутким зрелищем, породил странное, полностью захватившее меня видение, которое я мог бы посчитать галлюцинацией, если бы не его исключительная реалистичность.

Я вновь был пятилетним ребенком. Я смотрел на отца и видел очень ясно. Отец выглядел лет на двадцать моложе. В его волосах не было седины. В колеблющемся свете свечей я встретился взглядом с отцом и изумился: его взор был исполнен любви и отчаяния. Отец держал в своей большой сильной руке мою худенькую детскую ручонку. Я вдруг сообразил, что мы с ним находимся не на мокрой от дождя поляне, а в каком-то громадном темном помещении, по стенам которого мечутся тени. Потом перед моим лицом что-то блеснуло. Я вскинул голову, беспомощный, как Исаак в мгновение, когда Авраам занес над ним нож[8].

Я вдруг почувствовал дикую боль в висках и схватился за голову. Видение тут же пропало, сменившись пугающей мыслью: "Я определенно схожу с ума".

Я опустился на четвереньки, изогнулся и меня вытошнило прямо на холодный пол. Вслед за этим я потерял сознание. Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем я наконец открыл глаза и с трудом встал. Ноги дрожали и подкашивались. На полу, рядом с гробом, я увидел орудия осквернения: тяжелый железный молот и ржавую ножовку. Там же валялось несколько головок чеснока. Должно быть, вандал не успел забрать орудия своего гнусного действа и в страхе бежал. Только зачем ему понадобился чеснок?

Помешательство не оставило меня, а лишь сменилось состоянием, которое я бы назвал истерической яростью. Признаюсь: окажись этот злодей-осквернитель передо мною, я убил бы его голыми руками. Я знал, что не могу вернуться в дом; нет, только не туда! Я ни словом не обмолвился Мери о своем страшном открытии, и не обмолвлюсь. Представляю, какой ужас вызвал бы у нее мой рассказ и какой вред причинило бы это нашему ребенку. Поэтому вместо того, чтобы вернуться домой, я стремглав понесся по южному склону и вскоре, задыхаясь и обливаясь потом, оказался у массивной дубовой двери замка, которую венчала каменная арка Я был уверен: только В. сумеет мне помочь, только дядя поймет меня правильно.

Подбежав к двери, я отчаянно забарабанил в нее. Острые металлические заклепки впивались мне в кулаки, но я не чувствовал боли. Не получив ответа, я стал выкрикивать дядино имя.

Через какое-то время, показавшееся мне вечностью, дверь медленно приоткрылась, но не более чем на фут. В сумраке проема стояла плотная, коренастая седая служанка, одетая как и все местные крестьянки, только поверх цветастого платья у нее был надет белый фартук, который от обычного отличался тем, что прикрывал еще и спину. На шее служанки висело большое золотое распятие. Женщина недоуменно и довольно сердито глядела на меня.