Моя подружка Энни полагала, что я много плакала после исчезновения Эда, так как он напоминал мне об отце. У нее всегда какие-нибудь теории. Конечно, лучшего подарка, чем Эд, я от папы не получала. Когда папа уехал, я только и делала, что тискала Эда, это правда, но все же Энни иногда слишком мудрит, хотя с ней интересно поговорить и у нее всегда полно неожиданных идей о том, почему мы чувствуем так, а не иначе.

Размышления об Эде напомнили мне обо всем том, что исчезло из моей жизни — о самом Эде, о папе, о моем друге, с которым я порвала летом. А теперь и меня тоже не стало. Я до того расстроилась, что, идя по улице, стала выть и скулить, однако довольно скоро обратила внимание на странные взгляды собак и людей. Мне тотчас вспомнился крик матери: «Она бешеная!» — и я решила, что лучше мне не выделяться необычным для собаки поведением. Люди ведь адское племя, и им ничего не стоит убить тебя только за то, что они же сами не понимают тебя.

Тот день, когда папа уехал от нас, был самым тяжелым в нашей жизни, трагедией, наложившей черный отпечаток на все, что было прежде, да и на будущее тоже. До того дня я как должное принимала неуязвимость моей семьи, но потом поняла, что ничего незыблемого в ней никогда не было. Это научило меня ни во что не верить; даже когда все как будто в порядке, втайне могут происходить самые ужасные вещи, которые если не сейчас, то потом обязательно скажутся, естественно, без моего ведома.

Если Джулия не соврала, значит, папа все-таки приходил, чтобы попрощаться и сказать нам о своей любви, следовательно, он и мама давно планировали развод. А если все планировалось давно, то почему он был дома, когда я в тот день пришла из школы? Почему они скандалили и орали друг на друга так, что я слышала все гадости, которыми они обменивались? Когда у меня будут дети, я ни за что, не позволю им стать свидетелями отвратительных скандалов и нарушенных обетов, тем более услышать злые слова, которые людям непременно надо бросить в лицо тем, кого они прежде любили.

В тот день, когда я пришла из школы, они орали в холле. Наверняка, Джулия права, и теперь мне кажется, я знала о том, что он уходит. Адам тоже был в холле — в моей памяти он остался младенцем, хотя на самом деле ему было семь лет, то есть на два года меньше, чем мне. Плача, он цеплялся за мамины ноги, но мама была слишком поглощена своими криками, чтобы еще на что-то обращать внимание.

Пулей пролетев мимо мамы с папой, я помчалась без передышки наверх. На последней ступеньке я остановилась и позвала Эда, который тотчас поднялся ко мне, поджав хвост, после чего я схватила его и спряталась в своей комнате. На какое-то время крики стихли. Может быть, родителям стало неловко из-за того, что их застали врасплох. Вернулась Джулия. Помню, она плакала, и мама кричала на отца: «Смотри, что ты натворил!» — как будто он один был во всем виноват, и вновь разгорелся скандал.

Потом? Потом я почувствовала, будто осталась одна-одинешенька на всем свете, то есть что я выброшена из того дурацкого спектакля, который назывался развалом семьи. Решив не сидеть взаперти, я надела на Эда ошейник, чтобы он никуда не делся, спустилась по лестнице и уселась на нижнюю ступеньку, став настоящей зрительницей разворачивавшегося перед моими глазами действа. Даже папа обратил на это внимание.

— Теперь и у меня есть зритель.

А мама спросила:

— Что же ты не хлопаешь этому ублюдку?

И захлопала в ладоши.

— Прекрати! — крикнула Джулия.

— Не кричи на мою маму! — неожиданно заорал Адам.

Я сказала:

— Не уходи.

И все сразу затихли.

Папа стоял не шевелясь и не сводя с меня глаз. Не было слышно ни звука. Помню свой тоненький голосок, который вдруг все изменил.

Папа опустил глаза и сказал:

— Ладно, я не уйду, во всяком случае, не уйду сейчас.

— Ты сошел с ума? Иди, уходи прочь, прочь, сейчас же прочь! — кричала мама.

Не двигаясь с места, не зная, что ему делать, папа смотрел на меня, как будто я должна была решить, уходить ему или оставаться.

— Хочешь все начать сначала? Уходи, ты уже и так целый день уходишь, уходи, уходи, уходи! — верещала мама, поднимая руки, дергая себя за волосы и страшно вращая глазами.

— Лучше тебе уйти, — напуганная ее видом, сказала я папе, и он поджал губы, так что стала видна лишь тонкая прямая линия.

— Что ж, я пойду.

С этими словами он взял свою сумку и ушел.

Примерно через год он уехал в Америку и прежде, чем до нас дошли какие-нибудь слухи, заимел новую работу и новую жену. Когда же мы получили его письмо, мама влетела в гостиную, чтобы поделиться с нами новостью.

— Она давно у него, ведь прошел всего год, один проклятый год, а он уже все начал заново, сами подумайте, новая жена, новая семья, всё, черт бы его побрал, новое. Ясно? — спросила она, как будто этим что-нибудь объяснялось, как будто сама она совершенно ни в чем не виновата.

И все-таки жаль, что он уехал в Америку. Больше я никогда его не увижу.

Энни думает, будто мне стыдно из-за Эда, потому что меня заставили прогнать папу. Ничего глупее быть не может, он бы все равно ушел, я знаю, но тогда мне не было бы страшно думать об этом — о том, как я сказала моему папе, чтобы он ушел из дома! Боюсь, мне никогда не простить ни его, ни маму за мое вынужденное соучастие в их делах. Если честно, то оба долго старались залечить мою рану; снова и снова повторяли мне, что я ни при чем, мол, что случилось, тому суждено было случиться, и все в таком духе. Тем не менее они заставили меня произнести те слова, и тут уж ничего не изменить. Значит, я не могу верить ни единому их слову.

И мама, и папа всегда говорили, что от меня больше беспокойства, чем от других двоих детей, взятых вместе. Наверное, ужасно говорить такое, но они правы. Да, от меня одно беспокойство, и мне это нравится. Я — черная овца, все равно что изгой. Адам и Джулия по одну сторону, а я по другую, ну и что? Я в папу, а они в маму. Мама преподает географию в старших классах, а у папы бизнес. У него был собственный гараж, где он торговал подержанными автомобилями. Теперь папа живет в американском городе Сиэтле и продает подержанные «кадиллаки» богатым американцам. Он, можно сказать, ищет себя, но отлично знает, как жить и как давать. Лучше быть похожей на него, чем на маму.

— В тебе нет ничего оригинального, — говорила Джулия.

— Тебе все безразлично, так ведь? — спрашивала мама.

— Почему ты не можешь сосредоточиться? — недоумевали учителя. — Ты же умная девочка, и это совсем просто, если бы ты дала себе труд подумать.

— Ты делаешь только то, что хочешь делать, — считал Адам.

— Ты никого не любишь, кроме себя.

Так мне сказал Симон, мой бывший друг. Он любил меня. И я любила его. Он только не понимал одного: таким людям, как я, ничего не стоит влюбиться. Мне нужно нечто большее, чтобы зацепиться за парня.