Хотя к кому он обращался, было совершенно непонятно.

Монах встал, кивнул низко склонившемуся опричнику, с интересом оглядел гостя.

– Никак все еще в моем наряде гуляешь, Константин Алексеевич?

– С царского плеча, государь, – парировал Росин. – Выбрасывать грех.

– Каковы заслуги, такова и шуба.

Костя моментально заткнулся. Уж не ему, получившему царской волей невесту с приданным на сотни тысяч новгородских рублей, тявкать на счет неподаренной одежонки. Особенно учитывая, что невеста оказалась молодой, красивой и жадной на ласку. И ныне уже родила ему сына и дочь.

Царь Иван Васильевич, что вскоре получит прозвище «Грозный», после их последней встречи весьма возмужал. Вроде, даже ростом прибавил, почти сравнявшись с Росиным. Выпрямившись, оказался строен и красив; имел высокие плечи, широкую грудь, прекрасные волосы, выпирающие из-под клобука, длинные усы, но короткую бороденку. Сейчас, глядя в упор, Костя с хорошо различал римский нос, небольшие светло-серые глаза. Да и вообще, лицо было приятное, незлобное.

– Ты говорил ему, Андрей?

– Нет, государь.

– Так скажи… – и царь снова уселся за стол, притянув к себе еще несколько листов писчей бумаги.

– Мы каждый год сражаемся с крымскими татарами, – голос опричника вынудил Росина отвести глаз от правителя страны на собеседника. – Вот уже почти десять лет каждый год доходят известия о том, что Девлет-Гирей напал на наши рубежи то с одной стороны, то с другой. Иногда кажется, что крымским ханом уже давно стал именно он, а не Сахыб, который уверяет нас в своей дружбе.

– Насколько я помню, – ответил Росин, – Русь воевала с крымскими татарами всегда.

– Но не так! – скрипнул зубами боярский сын Толбузин. – Последние годы татары налетают на наши рубежи дважды в год, весной во время посевной и осенью во время сбора урожая. Уже десятый год на южных землях мы не можем собрать никаких хлебов! Даже если татары и не добираются до смердов, то они все равно пугают их, не дают выйти на поля! Цена на зерно выросла вдвое, а на юге – впятеро супротив обычного. Смерды со страха бегут на восток, в новые земли. Что смерды – бояре и помещики забыли вкус хлеба, считая каждый испеченный кусок за чудо и праздник. Мы теряем южные рубежи, Константин Алексеевич! Оттуда начинают бежать даже литвины и поляки, что переселились на наши земли, спасаясь от европейского дикарства и жестокости.

– Так вы что, просто смотрели и ждали?

Опричник покосился на читающего бумаги царя. Тот кивнул.

– Каждый год казакам на Дон по два-три десятка стругов спускаем, Константин Алексеевич, – начал перечислять Андрей Толбузин. – В Казани и Костроме артели за казенные деньги их строят, и по Волге, а потом волоком на Дон отправляют. Сабли и пищали им посылаем, хлеб, сукно, свинец. Лишь бы дело делали, покоя туркам не давали, удары, Руси предназначенные, на себя отводили. Три года назад дьяк Ржевский был в набег на становья татарские отправлен, ему три сотни казаков днепровских придано. Данила Адашев туда же с казаками донскими ходил, урон причинил немалый и полону русского, сказывали, тысяч десять освободил. Черту засечную от Козельска до Алатыря поставили, на Оке, в Серпухов, Коломну, Каширу, Калугу, Дедилов, Пронск, Михайлов, Ряжск, Мценск, Болхов, Одоев каженный год детей боярских и стрельцов по шестьдесят тысяч выставляем. Дубы в степи сажаем верстах в двадцати друг от друга, дабы дозоры на них выставлять, когда вырастут. Людишкам, что с земель западных, от ляхов, немцев, князя литовского в пределы московские бегут, указом государевым предписано по пять рублей выдавать на хозяйство. Коня, корову давать, землю отрезать, дабы рубежи русские на юге заселяли и службу ратную несли. За годы последние сто тысяч рублев казна потратила, двадцать тысяч людей новых в реестр записалось. Князю Дмитрию Вишневскому жалование положено и дети боярские дадены, а он на Хортицком острове, на Днепре, крепость поставил, и крымские кочевища оттуда воевать ходит.

Толбузин перевел дух:

– Мы не ждем со склоненной выей милостей татарских, Константин Алексеевич. Все силы государства нашего кладем, дабы от заразы этой избавиться, паразита, кровопицы, что к телу страны нашей присосался и ничего, кроме как земли наши грабить и людей в рабство красть делать не желает, – опричник рубанул рукой воздух, словно надеялся снести с плеч чью-то голову. – Татары как гидра, как змей многоглавый, как грибы-поганки. Одну стопчешь, рядом две других появятся. Поляну очистишь – а они туда же опять пролезают. Тысячу голов снесешь – назавтра уже новые тысячи скачут. Как ни стараемся, сколько сил не кладем, а басурмане эти все одно на наши земли просачиваются. Ордами по несколько тысяч подходят, осаду городов и крепостей затевают, а пока рать на помощь в одно место идет, иные отряды в других местах земли русские грабят. Да столь быстро навострились, псы смердящие, что убежать еще до того успевают, как воеводы наши про нападение прознают. Да еще предатели, князья и бояре земские, тайными тропами, бродами неизвестными прямо в глубь земель их приводят. Намедни известие дошло, что Девлет-Гирей в степи за Осколом с колдовской помощью отряд дьяка Шермова истребил. Про то, что с Дьяволом нехристи договор заключили, слухи уже давно приходят.

– Это называется шакалить, – скривился Костя Росин.

– Что? – не понял опричник.

– Шакалить. Ты знаешь, боярин, как шакалы мясо у львов отнимают? – Росин, пройдя вдоль стены, прислонился к полкам. – Сидит лев, жрет добычу. Подбегает к нему этакий маленький вонючий шакаленок, да и цап за хвост! Лев, естественно, рычит, разворачивается, дабы прибить наглеца. А в этот момент другой шакал кусок мяса у него из-под носа – хвать, и бежать. А за этим погонишься – стая тут же всю добычу сожрет, ничего не оставит. И что самое интересное: лев любого из шакалов одной лапой убить может, и даже всю стаю в одиночку перебить. Но в итоге именно он и голодным, и покусанным остается.

– История твоя зело интересна, Константин Алексеевич, – послышался из-за стола спокойный голос. – Однако не могу я над ней посмеяться, пока подобные шакалы в облике человечьем братьев и сестер моих, единоверцев, плоть и кровь земли нашей безнаказанно истребляют и в рабство сводят.

Царь поднялся из-за стола и повернулся к гостю:

– Скажи, Константин Алексеевич, как льву этому от шакалов избавиться навеки?

– Думаю, государь, прыгая на них возле добычи, пытаясь отогнать от куска или поджав хвост справиться с такой стаей невозможно, – развел руками Росин. – Единственное, что может лев, это не мясо свое от наскоков каждый день защищать, а отправиться к самому шакальему логову и разорить его начисто, дабы новых шакалят не появлялось. А коли появятся – льва дразнить зареклись навеки, и щенкам своим этот наказ завещали.

– Разорить гнездо, – в голосе Ивана Васильевича прозвучало такое разочарование, что Росин никак не мог его не заметить.

– Я не понимаю, – пожал плечами Костя, с некоторой растерянностью глядя то на одного, то на другого. – А что тут такого? Помнится, государь, под Казань ты аж сто пятьдесят тысяч воинов привел! Татар разбить втрое меньше сил понадобится. Они ведь больше ста, ста двадцати тысяч воинов выставить не могут. Да и те трусливые разбойники.