обычно выполняли мелкие мужские работы: шорничали, вили верёвки, плели лапти и корзины...*** Паволокой тормалы называли дорогую ткань (часто очень тонкую, почти прозрачную), привезённую из Заизенья и доставленную в Приоградье по Долгому волоку.**** Лагодник - лентяй.***** Принадлежность к роду, положение и старшинство в нём, количество детей - всё это знающий человек мог понять по узорам на запоне и очелье кики, а так же цвету клеток понёвы.****** Мымра - домосед, любитель жить замкнуто. (Ребята, это правда, я ничего не выдумала!)

Во сне и наяву

Дед Мирош сперва помог Усладе умыться, отряхнуть от грязи платье и заново прибрать волосы, напоил горячим взваром из каких-то пахучих трав, и только потом, убедившись, что она перестала дрожать и лить слёзы, принялся выспрашивать, что стряслось. Услада рассказала, как могла, о случившемся у колодца. Выслушав её, старый страж только вздохнул одновременно и грустно, и с облегчением:— Эх… Ну да… Тётки, что с них взять. А ты, голубушка, тоже хороша. Сколько раз говорил тебе честью: не ходи одна за ворота? Лад хоть балбес, а всё ж при нём люди поостерегутся тебя задевать. Тут, вишь, не стольный град Городец, а Задворки, самый ракшасий край. Сторожится народ тех кто с силой играет. Венсель наш вдобавок повадился что ни день на Пустошь ездить. А вокруг-то уж шепчутся. Каждый раз, как его затемно дома нет, думаю: не было б беды. А тут ещё и ты вздумала одна за ворота идти.— Так я ведь не одна, а с Радкой.— Тоже мне, нашла оборону. Радке самой через раз нахлобучить норовят за то, что к магу в услужение пошла. Только того не помнят, как они с Ладом, погоревши о прошлый круг, тут с воды на мякину перебивались да горе мыкали, и никто, кроме вас с Венселем, им не помог. Так что ты того, больше без Лада на проулок не ходи. Радка, понятно дело, дуться будет, но тут уж ничего не попишешь: Лад из себя мужик видный, на него вечно девки с тётками таращатся.

Остаток дня Услада провела в собственной горнице, даже вечерять на поварню не пошла. А чтобы не томиться зря без дела, спросила у деда Мироша, где взять кудель, и засела за пряжу. Привычная работа легко спорилась, нить тянулась из-под пальцев ровно и тонко, а мысли свободно текли своим чередом. «Да, теперь ясно, что здесь так не занравилось Красе, — думала княжна печально. — Только выходит как-то не по-дружески: себя она выручила, а мне весьма подкузьмила… А может, и не было у неё в мыслях зла… А мне, неразумной, впредь наука. Куда полезла, кем себя возомнила? Взлась не за своё дело, да не сдюжила, лишь стыдобы хлебнула. Верно Стина говорит: у всякого своя сноровка. А не умеючи — и ложку мимо рта пронесёшь… Знать бы, что-то там поделывает моя Краса? Вдруг уже опять замуж угодила, за кравотынского княжича? Помоги тогда ему Пресветлый Маэль, бедолаге.» Отложив веретено, Услада заглянула в связное зеркальце, но оно не осветилось волшебным золотом, показало лишь то, что было б видно и в обычном серебрёном стекле.

Уже поздним вечером, совсем в потёмках, княжна услыхала тихий скрип отворяющихся ворот. Встревожившись, она бросила пряжу и подошла к окну. Дед Мирош с Ладом впускали на двор всадника на светло-сером коне. Издали неизвестный сперва показался Усладе похожим на принца из книг, что любила читать Краса: полянский полукафтан очень ладно сидел на его стройной фигуре, а густые тёмные локоны ниже плеч украсили бы любую девицу. Но, понаблюдав за незнакомцем чуть дольше, Услада поняла, что с ним что-то сильно не так. Слишком уж прямо и неподвижно держался он в седле, слишком безучастно замер на месте, когда Лад помог ему спуститься с конской спины. Не заговорил с встречавшими, не погладил коня, даже не переступил с ноги на ногу, пока Лад не потянул его за руки в дом. Словно человек этот был безвольной куклой или прямо на ходу спал зачарованным сном.

Услада соскочила с сундука, подбежала к двери, прижалась к ней ухом и услышала, как на поварне скрипнула входная дверь, зазвучали шаги.— Воды нагрела? — раздался голос Лада. — Поди сюда, помоги мне с хозяина сапоги стащить…Голос откликнувшейся ему Радки прямо-таки сочился едкой насмешкой:— Хозяйку позови. Пусть хоть разок понюхает, чем пахнут мужнины портянки.— Цыц ты, сорока! — одёрнул её дед Мирош. — Не стыдно чушь болтать?Однако Радку уже понесло. Нимало не стесняясь тем, что её могут слышать хозяева подворья, она выдала:— Мне-то чего стыдиться? Я как все добрые люди живу: работу свою исполняю честно, и чужих мужей притом не ваблю. Да только тут уж скажу прямо, Красу можно понять. Что у ней за муж такой, если ему ракшасья Пустошь милее собственного дома? Врать не стану, господин Венсель посаду много пользы делает: воду в колодцах чистит, народ лечит без платы… Да только от Маэля ли его сила? Пошто он кажинный день до ракшасов таскается? Мне б с таким было боязно в одну постель лечь!Дед Мирош, видать, понял, что урезонить разошедшуюся бабу не выйдет.— Слышь, Лад, веди-ка ужо свою дурищу домой. Я хозяина сам обихожу.В ответ Радка громко хмыкнула, резко хлопнула входная дверь, и Лад проговорил виновато:— Звиняй, дед…— Да что уж там. Кой в чём твоя Радка права. Князь, вишь, чаял лучше сделать, когда отправлял Венселя в отпуск на целый круг, да ещё и жениться велел. Думал, видать: отдохнёт человек, поживёт людскими радостями, глядишь, к земному прилепится… А вышло-то совсем наоборот.— А хозяин что, правда ни ракша не слышит и никогда ни с кем не разговаривает?— Нет, ну почему ж? Слышит. Но только когда сам хочет. А что до разговоров… С конём же договориться смог, да и людишки со своими болячками как-то до него достукиваются. Но за то, что твоя Радка наболтала, не боись. Сей миг он вроде как спит, хоть и не по-настоящему: тело тут, а душа где-то по своим делам бродит.— Мне бы так: сам на печи, а душа — в поле, с бороной.— Тю на тебя, дурень, нашёл, на что завидовать! Ты вот, скажем, для чего на Маэлеву ночь к реке идёшь? И на Дожинки, поди, красоваться вместе с женой на люди выходишь? Зачем?—