Наверное, в такой обстановке у меня не было шанса вырасти нормальной. Богатство развращает, даже если внутри ты его не приемлешь. Оно все равно накладывает на тебя отпечаток. Наверное, как и бедность. Мне кажется то и другое — одинаково плохо. Крайности уродуют человеческую натуру, калечат.

От меня ждали, что вырасту избалованной сукой. И я с удовольствием это демонстрировала. Некая защитная оболочка, к которой привыкаешь, словно к второй коже.

* * *

В родном городе у меня почти не было подруг. Зато переехав на Рублевку — я нашла целую компанию. Не то что прям трепетные близкие отношения — но хотя бы нормальное общение. Неожиданный спонтанный отъезд очень сильно повлиял на меня. Поначалу было страшно. Не хотелось покидать все привычное. А потом стало будто легче дышать. Ничего не давило. Я была очень благодарна отцу за это решение, хоть и понимала — он сделал это не ради меня. Тут замешаны совсем другие интересы.

Я быстро освоилась в новой среде. Поступила в университет, где мне очень нравилось. Общалась, тусовалась. Стала почти нормальной. Если бы не папино давление в некоторых вопросах… которое иногда становилось невыносимым, и я срывалась. Эти его охранники, навязчивая идея выдать меня замуж за аристократа. Иногда я боялась, что отец впадает в маразм. Другие родители радовались бы, что дочь учится на пятерки, сама на бюджет поступила, хотя могла бы на платное, деньги ведь есть. Но чем больше у отца становилось денег, тем сильнее я боялась от них зависеть. Но принимала, конечно. Не собиралась отшвыривать от себя материальные блага. Даже с охранниками кое-как смирилась.

Пока в один прекрасный день меня не оглушил взрыв из прошлого. Тот, которого я меньшевсего ожидала увидеть на пороге своего дома. Точнее, не порог — столовая. Сидит напротив отца, потягивает кофе, привычно вальяжный, уверенный в себе. Один взгляд — и спазм в горле. Паническая мысль: «Как выгляжу? Только бы не подать вида, что волнуюсь!» О, если бы я только знала, какой сюрприз подготовила судьба… надела бы лучший наряд… Глупо, да. Якоба нарядами не купишь. Но мне необходима защитная оболочка, когда он поблизости. Ни один человек в этом мире не ранил меня так, как он.

С Якобом связан калейдоскоп ярчайших воспоминаний. Взаимный игнор, наверное, с первой встречи. Неприязнь на подсознательном уровне. И огромное количество взглядов, ситуаций, когда ты, пусть и издалека, но царапаешь глазами человека, притягиваешь его к себе ментально, не отдавая в этом отчет. Почему именно он? Что заставляет нас чувствовать нечто особенное, непередаваемое, именно к конкретному человеку? Тогда как ко множеству других остаешься абсолютно равнодушной?

И еще это особенное чувство, когда знаком с человеком с детства. Оно остается на всю жизнь. Пожалуй, это не менее близкие отношения чем супружество, в этом очень много интимного. Ведь в детстве мы беззащитны, открыты. И только с возрастом наращиваем броню…

Когда пытаюсь вспомнить, в каком возрасте во мне появилась странная навязчивая симпатия к Якобу Штаховскому — каждый раз теряюсь. Никогда не признаюсь вслух в этих странных чувствах. Они для меня — позорный факт биографии. Моя одержимость им началась, наверное, лет в десять. Когда мы с отцом приехали в наш новый загородный дом и отправились на барбекю-вечеринку к соседям. Красивый белокурый парень сразу привлек мое внимание. Он был очень взрослым по сравнению со мной… И разумеется, у него не было ни малейшего интереса к маленькой хмурой пигалице с косичками. А мне так запало в душу его лицо… В тот период я много читала, все что могла найти в отцовском доме. Предпочтение я отдавала разумеется любовному жанру, вот только папа его не жаловал. Поэтому чаще я читала детективы и классику. Но если в истории появлялся герой — я представляла лицо Якоба. Причем от Питера Пэна до Перри Мейсона — на всех вешала портрет Штаховского. Так началась моя одержимость.

Родители Якоба не были богачами как мой отец, но все равно, людьми состоятельными. А главное — интересными. Папа обожал общаться с ними. Ну а очередную мачеху никто не спрашивал. Как и меня. Но мне нравились Штаховские. Очень. Отец Якоба был поляком, отсюда и фамилия. Анислав Штаховский — крупный высокий мужчина с рыжей шевелюрой волнистых волос. Он был настолько мощным, коренастым и в то же время высоким, что казался мне гоблином из сказки. Он пугал меня. Тем более был молчалив, вечно погружен в себя, и вообще его редко можно было встретить — почти все время он проводил в своем кабинете. Позже я узнала, что Анислав очень добрый, и все бразды правления в этой семье принадлежат Ольге — матери Якоба. Только она умела приструнить сына. Но несмотря на строгость этой женщины, я тянулась к ней всей душой. Она была очень красивой, похожей на кинозвезду. Белокурые волосы, голубые глаза… С сыном Ольга была строгой, но со мной — наоборот, очень доброй и отзывчивой. От нее так и веяло материнским теплом.

Разумеется, с такими родителями сын не мог быть уродом. Якоб удивительно сочетал в себе яркие черты обоих родителей. Он казался мне прекрасным принцем. Копна белокурых волос. Огромные глаза, полные наивности — мне тогда так казалось. Пухлые губы, о которых мечтает любая девчонка. О да, он походил на девочку. И в то же время был мужественным, сильным, занимался разными видами спорта и обожал драки. Я же рядом с ним всегда была мелкой пигалицей. Младше аж на семь лет. Едва пошла в школу, а он уже с девочками заигрывал. Когда почувствовала зарождающуюся женственность, может, лет в пятнадцать — он уже вовсю романы крутил и разбивал сердца направо и налево. Я могла его зацепить только ехидством и подколами. Что и делала, как умела. Но все равно по большей части я была для него пустым местом… И моя душа разрывалась от мысли что так будет всегда. Что никогда не наступит день, когда стану интересной. Всегда буду лишь противной Морковкой. И я все больше грубила, хамила и бросала вызовы. Но добилась лишь ненависти. И тогда поняла, что больше нет сил на это противостояние.

К тому времени виделись мы крайне редко — родители Якоба основную часть своего времени проводили в Европе, или на раскопках в далеких точках мира. Но если бывали в родном городе — обязательно приезжали к нам в гости. Отец им всегда был рад. Мы же с Якобом сцепив зубы терпели эти дружественные посиделки.

Но самое болезненное воспоминание, то которое всегда мучает меня, заставляя выпускать все имеющиеся иголки и прочие защитные механизмы, произошло, когда мне было двенадцать. Каждое лето я проводила в загородном доме, Якоб появлялся набегами, чаще всего с большой компанией друзей. Пока не было родителей — устраивал шумные вечеринки. А я наблюдала, залезая на яблоню. Ревновала, видя, как заигрывает с девчонками. Злилась, что слишком мала, чтобы влиться в их тусовку. Да отец мне бы и не позволил никогда…

Я так отчаянно желала привлечь внимание Якоба, но чем больше этого хотела — тем меньше он замечал меня. Избегал, отмахивался как от назойливой мухи. Сила переживаний, связанных с этим парнем пугала. Я не хотела этих эмоций, моему характеру претила зависимость любого рода — не знаю почему. Может, в результате воспитания холодным, скупым на чувства отцом. Может, такой была моя собственная натура. Я подсознательно старалась никогда не привязываться к людям. Но глубокий интерес к Штаховскому прочно укоренился во мне, я не могла контролировать свои чувства. Стоило только мельком увидеть этого парня, как сердце начинало бешено колотиться в груди, давя на ребра. А еще хуже — при этом то в жар, то в холод бросало.