Рассказ этот об одном из великих героев нашей истории. Митидзанэ, став жертвой зависти и клеветы, был изгнан из столицы. Не довольствуясь этим, его безжалостные враги решились изничтожить весь его род. Искавшие его сына – еще ребенка – установили, что того прячут в деревенской школе, которую держит Гэндзо, бывший вассал Митидзанэ. Когда учителю отдали приказ доставить голову малолетнего «преступника» в назначенный день, первой его мыслью было подыскать ему на замену похожего мальчика. Он рассматривает список учеников, вглядывается во всех мальчиков, входящих в классную комнату, но никто из крестьянских детей нисколько не похож на его воспитанника. Однако его отчаяние было недолгим: объявляют о приходе нового ученика – миловидного мальчика одного возраста с сыном его господина, его провожает мать благородной наружности.

И мать и мальчик не меньше его сознавали сходство между молодым господином и юным вассалом. В уединении своего дома они решили пожертвовать собой; один положил на алтарь свою жизнь, другая свое сердце, но оба ничем не выдали себя миру. Не зная, что произошло между ними, учитель обращается к ним со своей печальной просьбой.

Вот, жертва найдена! Конец истории краток. В назначенный день прибывает чиновник, которому поручено опознать и получить голову юноши. Обманет ли его чужая голова? Рука несчастного Гэндзо лежит на рукояти меча, готовая ударить либо чиновника, либо самого себя, если во время осмотра его обман раскроется. Чиновник берет ужасный предмет, спокойно рассматривает все черты и медленным, деловым тоном произносит, что голова подлинная. И в то же время в пустом доме вестей ожидает мать, та, которую мы видели в школе. Чего же ждет она? Не его возвращения, когда нетерпеливо выглядывает в окно посмотреть, не открылась ли калитка. Ее свекор долгое время пользовался щедротами Митидзанэ, после изгнания которого ее муж силою обстоятельств оказался на службе у врага благодетеля ее семейства. Муж не мог ослушаться своего жестокого хозяина; но их сын мог послужить делу бывшего господина своего деда. Именно ее мужу, как знавшему семью изгнанника, поручили опознать голову мальчика. И вот эта тяжелая миссия – главная миссия всей жизни – выполнена, он возвращается домой и, переступая порог, приветствует жену словами: «Возрадуйся, жена, наш сын сумел послужить своему господину!»

«Какая жестокая история!» – слышу я восклицания моих читателей. Родители сознательно жертвуют своим невинным ребенком, чтобы спасти чужого! Но их ребенок сам осознанно и добровольно пошел на эту жертву; и эта история о замещении в смерти не менее значительна и не более отвратительна, чем история Авраама, решившегося принести в жертву собственного сына Исаака. В обоих случаях это ответ на требование долга, полное подчинение велению высшего начала, отданному видимым или невидимым ангелом, услышанному слухом или сердцем, – но лучше я воздержусь от проповеди.

Западный индивидуализм, признающий отдельные интересы отца и сына, жены и мужа, всегда очень четко определяет их обязанности друг перед другом; но бусидо утверждает, что интересы семьи и отдельных ее членов являются одним нераздельным целым. Эти интересы объединяет привязанность – естественная, инстинктивная, непреодолимая; поэтому, если мы отдаем жизнь ради того, кого любим природной любовью, которую чувствуют даже звери, что это? «Ибо, если вы будете любить любящих вас, какая вам награда? Не то же ли делают и мытари?»[37]

В своей великой исторической хронике Саньё трогательно повествует о душевной борьбе Сигэмори, отец которого стал бунтовщиком. «Если я буду верен, мой отец должен погибнуть; если я подчинюсь отцу, то нарушу свой долг перед господином». Несчастный Сигэмори! Затем мы видим, как он всем сердцем молится о том, чтобы милостивое Небо даровало ему смерть, дабы он освободился из этого мира, где трудно жить в чистоте и праведности.

У многих подобных Сигэмори из-за конфликта между долгом и любовью разрывалось сердце. Поистине ни у Шекспира, ни даже в Ветхом Завете не встречается понятия аналогичного ко – сыновнего почтения в нашем понимании, однако в этих столкновениях бусидо всегда без колебаний выбирало верность долгу. Так, женщины внушали своим детям, что они должны пожертвовать всем ради императора. Будучи столь же решительной, как вдова Уиндем и ее прославленный супруг, мать самурайского семейства с готовностью положила бы сыновей на алтарь верности.

Поскольку, согласно бусидо, Аристотелю и некоторым современным социологам государство предшествует личности – личность является частью государства, – она должна жить и умирать ради государства и осуществления его законной власти. Читавшие «Критона» припомнят, какими доводами отвечает Сократ своему богатому собеседнику, который уговаривает его бежать от грозящей ему смерти. Помимо прочего, он вкладывает в уста законов или самого государства такие слова: «Прежде всего, не мы ли породили тебя? И разве не благодаря нам взял в жены твою мать твой отец и произвел тебя на свет?» Японцу этот довод ничуть не кажется странным, поскольку ту же мысль уже давно высказывало бусидо, с тем исключением, что законы и государство у нас были представлены конкретной личностью. Верность есть этический итог этой политической теории.

Мне знакома теория Спенсера, согласно которой политическому подчинению – верности – отводится лишь переходная роль[38]. Может быть, он и прав. Пока не наступит тот день, когда переход будет закончен, нам будет достаточно ее достоинства. И мы можем повторить это с удовлетворением, тем более что, как мы верим, тот день придет еще не скоро, а лишь когда, как поется в нашем государственном гимне, «песчинки превратятся в грозные скалы, покрытые вековыми мхами».

Здесь нам приходит на ум, что даже у такого приверженного демократии народа, как английский, «чувство личной преданности человеку и его потомкам, которую питали их германские предки к своим вождям, – как недавно сказал Бутми, – лишь отчасти перешло в их глубокую преданность своей стране и крови своих правителей, о чем свидетельствует их огромная любовь к королевской династии».

Политическое подчинение, прогнозирует мистер Спенсер, уступит место верности, а та диктату совести. Предположим, его догадка оправдается – неужели верность и сопутствующий ей инстинкт благоговения исчезнут навсегда? Мы переносим преданность с одного господина на другого, не предавая ни одного: сначала мы подданные правителя, владеющего земным скипетром, затем мы слуги Того Вседержителя, что восседает на троне в святая святых нашего сердца. Несколько лет назад последователи Спенсера, неверно понявшие его теорию, начали весьма глупый спор, посеявший смуту среди читающих японцев. В своем рвении они стремились доказать, что император имеет право на нераздельную верность подданного, и обвинили христиан в склонности к предательству, так как они заявляют о верности своему Господу и Учителю. Они прибегли к доводам софистики, не обладая остроумием софистов, и к схоластической казуистике – скрупулезностью схоластов. Они не поняли, что мы в определенном смысле можем «служить двум господам» без того, чтобы «одному усердствовать, а о другом не радеть», отдавая «кесарю кесарево, а Богу Богово». Разве Сократ, сохраняя верность своему гению, не подчинился с равной преданностью и самообладанием велению своего земного господина – государства? Живя, он следовал велению совести; приняв смерть, он послужил своей стране. Увы тому дню, когда государство станет настолько могущественным, что будет притязать на совесть своих граждан!