Бусидо не требовало от нас отдавать совесть в рабство сюзерена или императора. Томас Моубрей[39]мог бы выступать от имени японца, когда сказал:

Сам брошусь, государь, к твоим стопам.

Хоть жизнь отнять одним ты можешь взором,

Не властен ты покрыть меня позором.

Я жизнь тебе отдам, как долг велит,

Но честь моя лишь мне принадлежит.

Человек, который пошел на сделку с совестью ради своеволия, каприза или прихоти господина, занимал низшее место в шкале ценностей бусидо. Такого человека презирали, называя его ней-син, лизоблюд, который потворствует господину, не стесняясь в средствах, или тё-син, фаворит, который добивается благосклонности рабским преклонением. Оба типа подданных в точности соответствуют тем, о которых говорит Яго у Шекспира: «Один усердный и угодливый холоп, который, обожая раболепство, прокорма ради, как осел хозяйский, износит жизнь»; и другой, «надев личину долга, в сердце печется о себе и, с виду угождая господину, на нем жиреет». Когда вассал расходился во мнениях с господином, он должен был постараться всеми способами отговорить того от ошибки, как отговаривал Кент короля Лира. Если же это не удавалось, то господин волен был поступать с ним как ему угодно. В подобных случаях довольно часто самурай прибегал к последнему средству, чтобы воззвать к уму и совести сюзерена, и проливал собственную кровь, дабы засвидетельствовать свою искренность.

Поскольку на жизнь смотрели как на средство для служения господину, а ее идеалом была честь, все воспитание и обучение строилось в соответствии с этими понятиями.

В воспитании рыцаря-самурая главной целью было выковать характер, причем отодвигались на второй план более утонченные способности, такие как рассудительность, ум и искусство спора. Мы уже видели, какую важную роль играли в воспитании воина эстетические совершенства. Незаменимые для культурного человека, они были скорее дополнением к самурайской подготовке, чем ее сутью. Конечно, умственное превосходство высоко ценилось; однако слово ти, обозначавшее интеллектуальность, прежде всего подразумевало практическую мудрость, а накоплению знаний отводилось подчиненное место. Треножник, на который опиралось бусидо, состоял из ти, дзин, ю – соответственно мудрости, человеколюбия и храбрости. В первую очередь самурай был человеком действия. Накопление знаний не входило в круг его занятий. Он пользовался ими в той мере, в какой они касались его военной профессии. Религию и теологию он оставлял священникам; он занимался ими настолько, насколько они помогали воспитать храбрость. Как и английский поэт, самурай считал, что «не вера спасает человека, а человек оправдывает веру». Философия и литература составляли основную часть его умственного развития, но их изучение не было самостоятельной целью: литература главным образом служила времяпрепровождением, а философия оказывала практическую помощь в выработке характера, если только не применялась для толкования какого-либо военного или политического вопроса.

После вышесказанного неудивительно, что изучаемые дисциплины согласно педагогическим принципам бусидо были таковы: владение мечом, стрельба из лука, джиу-джитсу или явара, верховая езда, владение копьем, тактика, каллиграфия, этика, литература и история. Из перечисленных предметов джиу-джитсу и каллиграфия, возможно, требуют некоторых объяснений. Вероятно, потому и придавалось столь большое значение умению красиво писать, что японские иероглифы, похожие на рисунки, обладают художественной ценностью, а также потому, что почерк считался проявлением характера человека. Джиу-джитсу можно кратко определить как умение применять знание анатомии для нападения или обороны. Оно отличается от обычной борьбы тем, что не связано с физической силой. От других видов противоборств оно отличается тем, что не предполагает использование оружия. Мастерство джиу-джитсу состоит в захватах и ударах по телу противника, вызывающих онемение и тем самым лишающих противника способности к сопротивлению. Его цель не убить, но временно обездвижить противника.

Однако отсутствие одного предмета, вполне ожидаемого в комплексе военного образования, вызывает вопросы. Это математика. Его отсутствие легко объясняется отчасти тем, что для ведения войны в эпоху феодализма не требовалась математической точности. Тем не менее дело не только в этом: вся подготовка самурая не благоприятствовала развитию знаний числа.

Рыцарство не экономно: оно гордится бедностью. Вместе с Вентидием[40]оно говорит, что «порою честолюбию солдата полезней пораженье, чем победа, которой он начальника затмил». Дон Кихот больше гордился ржавым копьем и тощей лошадью, чем золотом и землями, и самурай искренне солидарен со своим экзальтированным собратом из Ла-Манчи. Он презирает деньги сами по себе, как и умение их зарабатывать или копить. Для него это было поистине грязной наживой. «Мирные граждане любят деньги, а солдаты боятся смерти» – эта известная поговорка говорит об упадке нравов. Того, кто скупился на золото или жизнь, осуждали; того, кто растрачивал их без оглядки, превозносили. «Люди должны жалеть денег меньше всего остального, – гласило тогдашнее правило, – ведь именно богатство препятствует мудрости». Поэтому детей воспитывали в полном пренебрежении экономией. Считалось дурным тоном говорить о деньгах, а незнание достоинства разных монет было признаком хорошего воспитания. Чтобы собрать войско, а также раздавать милости и поместья, требовалось уметь считать; но пересчитывать деньги предоставляли людям низкого рождения. Во многих феодальных владениях общественными финансами управляли самураи низшего ранга или священнослужители. Любой здравомыслящий буси понимал, что без денег вести войну невозможно; но ему и в голову не приходило возводить почитание денег в добродетель. Правда, бусидо предписывало бережливость, но не столько из экономических соображений, сколько ради упражнения в воздержании. Роскошь считалась величайшей опасностью для человека, и воинское сословие должно было проводить жизнь в суровой простоте, причем многие самурайские кланы издавали свои законы для регулирования расходов.

Мы читаем, что в Древнем Риме откупщики и другие финансовые посредники постепенно поднялись до положения благородных людей, тем самым государство проявляло уважение к их деятельности и понимание важности денег самих по себе. Можно представить себе, как тесно это связано с любовью к роскоши и алчностью римлян. Бусидо придерживалось совершенно иных принципов. Оно упорно продолжало видеть в меркантильных вопросах нечто низкое – низкое по сравнению с нравственным и умственным призваниями.

Но, несмотря на столь упрямое презрение к богатству и корыстолюбию, бусидо не могло вечно оставаться свободным от тысячи зол, корнем которых являются деньги. Оно вполне объясняет тот факт, что довольно долго среди наших государственных чиновников не существовало коррупции; но – увы! – как быстро разрастается плутократия в наше время, на виду нашего поколения.