– А что заставило вас думать, что он не уехал?

– Кто-то звонил мне с домашнего телефона на мобильный, – упавшим голосом пробормотала Маша и пожала плечами. – Звонил. Кто?

– А правда, кто?

– Я не знаю.

– То есть? Не понял. Вам позвонили с домашнего телефона, номер высветился на мобильном. Правильно?

– Абсолютно.

– И вы не знаете кто? Как такое может быть?

– А так, что мне не ответили. Я – алло, алло, а в ответ тихо! – Маша тяжело вздохнула, подумала и всплеснула руками. – Что я должна была думать? Меня дома нет, Володя сказал, что уезжает с компанией за город.

– Он не соврал, – кивнул Шпагин, ткнув пальцем в папку с делом. – Это подтверждено свидетельскими показаниями.

– Тогда кто мне звонил из моего дома?! Звонил и молчал! Звонил и молчал! Это просто… – она сжала виски. – Это же просто сумасшествие какое-то! Сначала на домашний, потом с домашнего! Как такое возможно?! Кому это нужно вообще?!

– Что конкретно?

– Сводить меня с ума этими постоянными звонками?! Звонят и молчат, звонят и молчат!

– Та-аак…

Шпагин с минуту ее рассматривал.

Она уже не казалась ему слишком волевой, слишком сильной, слишком безупречной и оттого сделавшейся ему сразу неприятной. Она была уязвима, эта очень симпатичная барышня. Она оказалась ранимой, загнанной в угол, испуганной. И Шпагин мгновенно сменил свою неприязнь на симпатию.

– Давайте мы с вами выпьем кофе где-нибудь неподалеку, у меня как раз обеденный перерыв, и вы мне все расскажете подробно. Идет?

Ее согласие и не требовалось, он уже достал тонкую кожанку из шкафа и распахнул дверь кабинета.

Маша медленно поднялась, застегнула плащ, взяла в руки сумочку. Ох, как не хотелось ей общаться с этим Шпагиным вне стен кабинета. Ох, как не хотелось. Но выхода, кажется, у нее нет. Как-то так незаметно он одержал верх над ее принципами, главным из которых был – невмешательство в дела посторонних и недопущение до дел своих. Что будет дальше?..

Виталик Воеводин оцепенело смотрел на миску овсяной каши, которую поставила перед ним девушка. Девушка, имени которой он не помнил, ходила по кухне совершенно голой. Он снял ее вчера вечером в баре, привел домой, называл как-то, но не помнит, как. Утром проснулся, попробовал секс с ней, вышло плохо, как-то неуверенно. Ему сделалось противно, и он скрылся в ванной. Просидел там минут сорок, надеясь, что она исчезнет.

Не исчезла. Принялась хозяйничать. Лазить по его шкафам, холодильнику. Наварила какой-то дребедени, потрясая обвислыми сиськами над кастрюлькой с молоком. Дребедень получилась сизая, рыхлая, прямо как ее задница.

– Кушай, Виталян, – сипло предложила девушка, села напротив, поставила локоток на стол, заулыбалась. – Решила тебя немного подкормить, а то чего-то к утру ты ослаб.

– Тебя при дневном свете увидал, – процедил Воеводин сквозь зубы. – Вот и не встал у меня. Вали вообще отсюда!

Он не терпел никакой критики. Отец, его покойный отец знал об этом и щадил сыночка. Но вот мачеха! Та всегда его гнобила. На каждом шагу напоминала, что у него некрасивые веснушки, что зубы надо исправить, что нос его мог бы быть чуть побольше. А то несерьезный для мужчины нос. Не в отца он уродился, совсем не в отца.

Господи, как же он ее всегда ненавидел! Как жаждал ее смерти! Мечтал, будучи еще ребенком, что она падает с лестницы второго этажа, беспомощно машет руками, таращит испуганно глаза, разбивает об пол свою тупую башку. И кровь… Много, много крови на полу, ковре, стенах.

Он по-разному мечтал. И задушенной ее видел, и утонувшей в собственной ванне, и машиной сбитой, и от сердечного приступа крякнувшей. Но больше всего ему нравилось наблюдать в своих видениях, как она летит со второго этажа и расшибает свою поганую, тупую башку.

И тогда они с отцом остаются вдвоем и живут долго, счастливо, дружно, беззаботно. Его отец был беззаботным, радостным, добрым человеком. Его все любили. Это только мачеха называла его раздолбаем. Это только она унижала его, заставляла работать много и неинтересно.

– Мне на что-то надо содержать твоего оболтуса, – всегда приводила она самый весомый аргумент в их спорах. – Он же растет не по дням, а по часам. Ему нужно много одежды, много еды.

Вранье было чистой воды. В одних штанах Виталик мог ходить месяцами, она ему даже не стирала. Кормила сносно, тут спору нет. Но вот одевать нарядно, стильно, добротно не спешила.

– Ни к чему тебе выделяться. Одежда должна быть удобной и прикрывать наготу. И все!

Отец иногда вступал на его защиту, прятал от ведьмы деньги, и им удавалось приодеть его к какому-нибудь празднику именно так, как требовали время, возраст, статус мероприятия. Ведьма, узнав, закатывала отцу скандал, но он просто не реагировал, зная, что его сын счастлив.

А потом не стало отца. Не ведьмы, мерзкой, ехидной, сухопарой, как тарань. А не стало отца – доброго, смешливого, жизнерадостного человека, которому жить бы да жить.

На сороковой день ведьма собрала Виталику вещи, поставила у порога и с поклоном и набором вежливых слов вышвырнула его из дома, который по документам принадлежал только ей.

– Ты вырос, мальчик мой, – ехидно скаля беззубый рот, сказала она. – Тебе пора самому становиться на ноги. Жильем тебя мы с отцом обеспечили, так что…

Квартира, о которой смела заикнуться старая ведьма, принадлежала покойной матери Виталика. И ведьма никакого отношения к благим делам по его устройству в жизни не имела. Обеспечили они!

Он переехал и больше с ней почти не виделся. Она не звала, он не скучал. Нет, его тянуло в дом, где прошло все его детство, отрочество и юность. Но не настолько, чтобы жертвовать своим выходным ради встречи со старой грымзой. Как-то раза два поздравил ее с днем рождения. По телефону. Она вежливо отвечала. Интересовалась его делами. Он с охотой сообщил, что нашел хорошую работу, что неплохо получает. Что обустроился. Она поддакивала, желала удачи. Однажды даже пыталась предаться воспоминаниям об их общих с отцом праздниках и днях рождения. Его чуть не вырвало. Он ничего такого не помнил. Все всегда было погано. Но он вежливо молчал и поддакивал. И даже вызвался починить ей забор. Правда, не успел. Ведьма подохла.

Виталик жутко обрадовался тогда. Он с чего-то решил, что дом теперь достанется ему. Что он переедет туда, квартиру матери продаст. На вырученные деньги сделает в доме ремонт и заживет так, как когда-то давно мечтал: счастливо, свободно, беззаботно.

Но ведьма и тут учудила. Она оставила все своей дальней племяннице, кажется, троюродной. Седьмая вода на киселе, ну! Девка, правда, красивая, породистая, манерная. Но почему он должен был лишаться родового гнезда из-за нее?!

Он копошился, суетился, бегал, дергал, звонил, платил деньги. Все бесполезно. Дом достался Машке.